семерых своих последователей, из числа которых вскоре Павел Васильев, не сидевший на одном, но переходивший из одного места в другое (в Пошехонском уезде), был пойман и по суду сослан в Сибирь. «Причиною же сему было в бегстве от Вавилона (мира сего) стяжание сребрениц его, которые дал взаим одному из знакомых. И ненавидяй Павел Вавилона, сжалился по его сребрениках, начал безотступно их требовать от должника, который, чтобы спасти Павла от прикосновения к ним, а себя избавить от докучливости его, доставил сведения к пойманию его».

Евфимий с остальными пятью последователями своими (кроме Петра Федорова, оставшегося дома) вскоре ушел в галицкие леса. От притеснений обывателей тех мест, «по научению нетовщины» (то есть последователей Спасова согласия), он не мог прожить здесь больше двух лет и выехал с Ориной Федоровой опять в Ярославль (Василий же с дочерьми удержался в галицких лесах). Близ Ярославля, опять в доме странноприимника и благодетеля своего Петра Федорова, Евфимий прожил еще три года до кончины своей, последовавшей 20 июля 1779 г. на 49-м году жизни. При селе Малышеве он и был предан земле.

Он был хорошим мастером в уставном письме: в 20 тетрадях с помощью братьев Григория и Алексея Яковлевых он переписал книгу, заключающую в себе догматы его учения «по 38 строк в четверти тонкого и мелкого письма, виденную мною, - пишет далее автор „Сказания“, - с подписью его». Умел он и рисовать: «есть рисованные им книги и украшенный лицевой Апокалипсис. Сделанные же им разные сочинения и выборки принадлежат ко времени распространяемого им своего согласия, и все они остались у находившейся при нем неотлучно ученицы и собеседницы Ирины Федоровой». Она-то и стала теперь во главе секты.

После смерти Евфимия долгое время не было в секте приращения. Только одной Орине удалось перекрестить в селе Сопелках (в 4 верстах от Малышева, в 15 верстах от города Ярославля) тамошнего крестьянина Петра Семенова, переименованного Севастьяном, и уже через 20 лет по смерти Евфимия перекрестить еще ярославского мещанина Мокея Федорова^19].

В селе Сопелках учение странников быстро распространилось, одни стали уходить из домов, другие, сами не решавшиеся бежать, вознаграждали себя тем, что старались укрывать скрывшихся.

«После сего перейду, - пишет автор „Сказания“, - к сказанию своего времени, виденного мною шестнадесятилетним временем происхождения между ими, под видом их странства».

Дерево от корня Евфимиева начало разветвляться на отдельные и самостоятельные отрасли.

Некто Иван Петров из Нерехты поступил в странники и сделался ревностным проповедником, крестил сам себя, пленившись учением Евфимия, но последователи его отделились от евфимистов и стали считать себя правее и чище.

Иван Федоров, крестьянин деревни Голенищево, принадлежавший к феодосиевскому Андронову кладбищу в Ярославле, также углубившись в тайны страннического учения и в дебри лесов, отделился от сопелковских тем, что завещал своим последователям: деньги считать за печать Антихристову, приносить на жертву свечи, масло и ладан. Учение свое он распространил в особенности в деревнях Шахотской волости, «где христианство состояло почти из женского пола, и из них некоторая часть увлеклась ревностию, ушла для скрытия себя в пошехонские леса». Эти к уставам голенищевского Ивана, пребывая в лесах, прибавили еще новые: решились не покупать ни соли, ни хлеба, ни круп, продающихся от казны, деньги в руки не брать и податей не платить. А так как без денег обойтись нельзя, то и придумали оставлять их в деревнях у доверенных приятелей, которые по просьбе их и исполняли все их надобности. Если же кто-либо из их согласия сам решался покупать, тех предавали отлучению; пение почитали за грех преступления; исповеди в лице человека не принимали, и крестить должен всякий сам себя. «И протчии их многие самоумышления несть ныне время о сем писати». «Яко же рече Иоанн Богослов, - заключает „Сказание“, - изыдет от пустыни ветр жгуч и иссушит жилы церковные, рече бо законнопреступный враг: да не подвижуся в век от рода в род без зла, ему же клятвы, уста его полна суть горести и льсти, и помышляет в сердцы своем: забы Бог, отврати лице свое да не видит до конца. Мы же возопием к нему со слезами: возстани, Господи Боже наш».

Глава V

«Исторический экстракт получается, - думает Евтихий, - основание для донесения по начальству в надлежащей последовательности изложения есть, и те места видны в нем, где по приемам полемической символики можно поставить возражения и положения с основой на евангельских текстах и изречениях первых Отцов Церкви. Несомненно, „Сказание“ писано одним из лжемудрствовавших филипповцев, негодующих на отпадения; это еще более облегчает положения противу мнимого иночества Евфимия, противу лжекрещений вторичных. Богатая тема на намеренное отлучение себя от прочих верующих как сынов противления. И ложное понимание пустынного жития. И странствующая церковь...»

На маленьком нервно-оживленном лице Евтихия разлилось радостное самодовольство и уверенность, когда он принялся за краткие сведения о так называемых странствующих христианах в надежде явиться перед владыкою первым сообщителем тайн скрытной секты и обличителем их основных еретических лжеучений (в расчете этом Евтихий не ошибся впоследствии). Охотливо работалось и скоро писалось: Евтихий был на верху авторского самодовольства и наслаждения.

- Смотри опять не поторопись по третьегоднешнему, - охолаживал его голос попадьи, напоминавшей тот случай, когда Евтихий получил вместе с другими строгий выговор за неточность и противоречие цифр.

За три года перед тем писали об убыли явных раскольников филипповского согласия на 28 человек обоего пола и о прибыли тайных на 60;

в следующем году прибыль оказалась в явных, и именно на 16 человек, а в тайных уже произошла убыль на 20. Таким образом, на глазах производившего контроль владыки численность раскольников по годам то уменьшалась, то увеличивалась, а между тем объяснительный текст донесения говорил ему: «Замечательных случаев обращения раскольников к православию не было, а также и случая усиления раскола, а вследствие сего и явления раскола также не было». Вследствие архиерейской пометы на полях: «Значит, все обстоит благополучно, хотя и не грамматично, и не логично» - и замеченных почти у всех слов крупных брызг с пера секретарь консистории написал тонко-язвительный, укоризненный текст указа, который подострил еще более сам владыка.

Указ глубоко огорчил и напугал всех виновных, долгое время был предметом толков и послужил поводом к известному уже нам съезду у благочинного.

«И в самом деле, - думал всякий про себя, - по цифрам выходит то прибыль, то убыль, а по рассуждениям оказывается, что он стоит в одинаковом уровне,