и куда наезжали наставники с Урала. Бывали легонькие соборы, съезжались старики за благословением и наставлениями, но и тут и там теперь стало меньше, и даже в самой Тюмени осталось их немного. Остаются овцы без пастыря: Космаков сдерживал, но не закрепил, а нового Евфимия сюда долго не являлось. Не являлось такого человека, который бы не новое выдумывал, не стряпал свежее, а старые остатки собрал, разобрал, привел в порядок, разогрел и предложил испробовать тем, у кого есть к тому охота.

На готовое (не новатором, а реформатором) явился Евфимий в другой стране, в иных дальних лесах пошехонских, и сделал то, чего не сделали в Сибири, хотели сделать и не умели до него в Сопелках. Однако ему и здесь попался осталец бегствующей церкви Иван, который давно убегал от мира и непоседливо скитался по лесам из места в место. Словом, уже до него все подходящее к делу было: весь горючий материал лежал наготове, да был раскидан. Оставалось собрать его в кучу и зажечь.

Он и зажег: зачадило и задымило, и головешки с пожара выбрасывались, и галки полетели, перебросило и туда, где этого совсем не ожидали, но где опять-таки лежали запасы взрывчивого и скоропалительного снадобья, где, одним словом, удержался филипповский раскольничий толк. Вышло теперь на то, где эта секта тверда и многолюдна, то есть связи с соседним и окружным миром надорваны, так везде бегство от мира и скитанье по пустыне полюбилось и странническое учение нашло приют и последователей. Нет его только в тех местах, куда не дошли слухи, не забрели поджигатели. Но лишь найдется досужий учитель - подберутся тотчас и охотливые ученики, хотя в небольшом числе, однако в таком, что возбуждают внимание и любопытство к секте, не исчезающей, но живущей и действующей.

Для ярославских филипповцев недоставало Евфимия, а по смерти его погодилась даже и Орина Федорова, не отставшая от своего друга во всех его дальних и трудных скитаньях. Этой же Орины с помощью другой товарки (Доминики) и беглого филипповца из села Красного (Костромской губернии и уезда) Родиона Михайлова достаточно было, чтобы сопелковская вера укоренилась около Саратова, с укрывательством в садах и окрестных буераках, а потом и за Астраханью, в каспийских камышах, с притонами на рыбных ватагах по островам и прибрежьям. Пойманной, осужденной и сосланной в Сибирь Доминике Андреевой с успехом удалось поапостольствовать на месте поселения в слободе Кие (теперь город Мариинск Томск. губ.). Между костромскими филипповцами около Вичуги (Кинешем. уезда) и в уезде Нерехотском и Костромском - Яков Яковлев, в устюженских лесах (Новгородской губ.) поддерживал сопелковскую веру Марко, в Москве - Иван Юдич, в Романове-Борисоглебске - Василий (или Дмитрий Егоров). В вологодских лесах клал почин знаменитый Никита Семенов; в каргопольских сюземках - Савва Александров и его последователи Владимир, Никанор Дмитриев и другие; в балахнинских и семеновских чернораменных лесах - Федор Иванов; в Тверской губернии, в корчевских и калязинских перелесьях - Ермоген Кузьмин, посеявший потом семена секты в Дмитриевском уезде (Моск. губ.). В Кунгуре и Тюмени в недавнее время между сибиряками опять заварил сопелковское дело беглый казак Никита Овчинников; все, впрочем, одного гнезда птенцы. Все они - ставленники сопелковских наставников, прямые леторосли от самого матерного корня - Евфимия, с поразительным сходством признаков, даже до мельчайших подробностей и без всяких разновидностей, как то и быть следует.

Чтобы совсем покинуть мир, возненавидеть его до такой степени, чтобы не допускать его себе на глаза, надобились сильные толчки и учащенные удары от этого мира без пощады и отдыха. С Евфимием и его последователями так и случилось.

Сначала судьба выводила Евфимия на веселую жизнь архиерейского певчего, с уважением, угощениями и подарками от купечества, давних и заведомых любителей благолепия Божьих храмов и благолепной обстановки богослужений, с почетом и ласками и опять с угощением и подарками от духовенства, в особенности при объездах епархии, когда и певчий делается человеком опасным и нужным. «Среди игры, среди забавы, среди благополучных дней» (по словам любимой светской песни духовных) беззаботная жизнь могла бы казаться счастьем, пока не спадет голос, да и на этот несчастный случай за архиерейским певчим всегда привилегированное право на дьяконское место в губернском городе, на священническое в хорошем селе.

Евфимию этого счастья судьба не судила: на 21-м году от роду, в первый набор после 3-й ревизии (при Екатерине II), его забрили в солдаты - с певучего клироса бросили в грязную казарму, из беззаботно-веселой певческой семьи в строго и сумрачно налаженную или отчаянно с горя запивающую нараспашку и до последней нитки солдатскую. Вместо ласково-заискивающего регента - с кулаком в нос и с шомполом в зубы унтер: и вытягивает, и подтягивает, и не жалеет тумаков, и не обращает внимания на синяки. Жаловаться нельзя, и возражать не смей, и рассуждение - работа ума - признается смертельным грехом, несмываемым преступлением. Переход слишком резок и невыносим для такого человека, который с малых лет возымел пристрастие к книжному научению и приучил свой ум к философской работе, пользуясь богатыми природными способностями. Горячее сердце подсказало выход на торную дорожку побега из службы, а обстоятельства жизни - на неизбежное скитание и на неизбывное укрывательство, без паспорта, с переменой имени: на теплое время - в лесах, около жильев, на холодное - где-нибудь у сердобольных благодетелей, которые бы признали за своего, приняли и поберегли.

С древнейших времен у последователей выгорецкого учителя Филиппа (в монашестве Фотия, в мире - также беглого московского стрельца), у филипповцев, для таких страдальцев открытое сердце, для таких скитальцев надежный приют. Надежен приют для всякого, кто в самом деле убежден в том, что Антихрист с первой ревизии явно и необлыжно народился и, очевидно, выразился и в капрале, и в генерале, и в сургучной печати на паспорте, если и в самом деле возненавидел тебя мир и ты его возненавидел до того, что не стерпел житейских правил и порядков.

- Вот мы не только в питье и пище, но и в молитвах, живя на миру, с мирскими не сообщаемся, а чтобы совсем отделиться, и самое крещение повторяем заново, для полного очищения от мирских осквернений. Не только в церковь мы не ходим, но боимся и в тень ее встать и не только старинного письма иконам не молимся, но и из них выбираем те лишь, которые кому больше полюбятся, и им одним поклоняемся.

Могущий вместить все это - отворяй двери, входи, прими новое крещение, выбирай свою икону, выбирай