– Как его имя, Ансола? – неистово закричали из зала. – Назови имя, Ансола!

– Имя! Имя! Назови имя, если можешь! – подхватили другие голоса.

– Сеньор Ансола, прошу вас незамедлительно назвать имя этого человека, – потребовал прокурор. – В противном случае вы будет обвинены в соучастии путем укрывательства.

– Сеньор Ансола предупреждается о том, что в трехдневный срок обязан уточнить и детализировать выдвинутые им обвинения, – сказал судья.

– Я готов, ваша честь, – ответил Ансола. – Только прикажите очистить зал.

– Призываю присутствующих соблюдать тишину и спокойствие! – воззвал адвокат Мурильо. – Не испытывайте терпение председательствующего.

Я думаю, что Ансола в этот момент должен был понять, что отмолчаться не удастся: молчание было бы равносильно поражению. Ему надо было поставить дымовую завесу, переключить внимание публики, отвлечь ее, и потому он сделал то, что умел лучше всего – стал протестовать. Заявил, что все на этом процессе словно бы устроено так, чтобы парализовать его усилия. Пожаловался, что свидетельства в его пользу повисают в воздухе, что ему разрешают допрашивать свидетелей лишь в том случае, если этого хочет судья, а теперь его принуждают раскрыть карты – назвать публично имя, которое лучше было бы до времени хранить в тайне, и тем самым лишить небольших преимуществ, все же полученных им. В ответ на его демарш судья отказался вызвать Саломона Корреаля, чтобы тот на очной ставке опроверг все, сказанное свидетелями против него. «По какой же причине вы отказываете?» – спросил Ансола и услышал в ответ: «Во избежание дискредитации высшего должностного лица».

Однако его стратегия не привела к успеху. Сын Родригеса Фореро, который до этой минуты сидел молча и неподвижно, неожиданно поднялся:

– Ваша честь, как представитель истцов, я требую, чтобы сеньор Ансола немедленно назвал имя этого пресловутого человека в цилиндре, и прошу вас обязать его к этому.

– Обязать, обязать его! – заревел зал.

– Принудить меня сделать это не может никто, – ответил Ансола. – Покуда я не завершу собственное расследование, я ничего не скажу и вы меня не заставите. Не собираюсь сообщать доказательства, которые будут немедленно уничтожены подкупленными полицейскими. Быстро и чисто.

– Убирайся вон! – взревел кто-то в зале.

– Сеньор Ансола, – сказал прокурор. – Вы обязаны уважать нас. И не имеете права оскорблять нас подобными обвинениями.

– Вы – свидетель, – сказал адвокат Карвахаля. – И в этом качестве, если знаете имя упомянутого вами человека, обязаны назвать его суду. В противном случае в отношении вас будет возбуждено дело об укрывательстве.

– Вы узнаете его имя, – ответил Ансола. – В тот день и час, когда я представлю суду собранные мной доказательства.

– Если не хотите называть его имя во всеуслышание, сообщите судье приватно.

– Не сообщу. И никто меня не заставит.

В зале поднялся такой шум, а ненависть тех, кто сидел там, достигла такого накала, что судья объявил перерыв на десять минут. Ансола выходить не стал: внутренний дворик с фонтаном и кирпичные коридоры были заполнены людьми, которые, если бы представилась возможность, свели бы с ним счеты, не задумавшись ни на миг, ни на долю секунды. Среди сегодняшней публики вполне могли бы оказаться те люди в пончо, которые, как он описывал в своей книге «Кто они?», с неотступной угрозой следовали за ним по улицам. О чем думал Ансола в эти минуты? Может быть, перед ним, как на киноэкране, предстал не пройденный им путь и все, чего не хватило ему для успеха в этом тяжком труде. Не хватало возвращения и, стало быть, опознания Педро Леона Акосты; не хватало улик и показаний, которые вынесли бы в центр композиции дело иезуитов. Не хватало многих и многих страниц его книги, многих из его тридцати шести свидетелей.

Судья занял свое место за столом. И, ко всеобщему удивлению, даже не присаживаясь, потряс колокольчиком, дождался, когда стихнет шум, и перекрестился, глядя на распятие.

– Все, что произошло сегодня, весьма напоминает фарс, – заговорил он. – А поскольку я не могу допустить, чтобы сеньор Ансола глумился над всеми и впредь, то решил установить срок. Даю сеньору Ансоле четыре дня – до следующего вторника: если до этого времени он не представит суду всех недостающих свидетелей, которые дадут все необходимые показания, я лишу его слова.

– Вы не можете так поступить, – сказал Ансола.

– Могу, не сомневайтесь.

– Я говорю здесь по рассматриваемому вами делу. Я небольшой знаток права, но все же знаю, что судебный процесс есть установление истины ради торжества закона. И потому у вас нет права определять, когда я должен буду замолчать.

– Вы говорите здесь, потому что я наделен дискреционными правом руководить прениями сторон, – ответил судья. – И, значит, могу в силу своих полномочий заставить вас молчать.

– Молчать! Молчать! – кричали из зала.

– Мне эти крики безразличны, – сказал Ансола. – Завтра я опубликую в моей газете перечень тех, кто скандалит здесь. Это чиновники и полицейские, которые по приказу Корреаля вместо своих служебных обязанностей явились сюда оскорблять меня.

– Прошу вас подкрепить ваши обвинения фактами, – сказал судья Гарсон. – И помните, что за неуважение к суду я могу вас оштрафовать.

– Пока не оштрафовали, давайте разберемся с этим самым сроком, что вы мне назначили.

– Нет, не давайте. Сформулируйте обвинения. Потом я вызову свидетелей, которые смогут их подтвердить.

– Я могу убедительно доказать причастность к убийству таких персон, что вы и представить себе не можете. Но имена их я пока не назову, потому что не хочу, чтобы вы нагнали сюда лжесвидетелей, которые начнут их опровергать. Свои доказательства я представлю беспристрастному судье. Доказательства вины Эмилио Бельтрана, сеньора в цилиндре и всех прочих.

– Клоун! – послышалось из задних рядов.

Прокурор снова и от имени народа потребовал, что- бы Ансола назвал полное имя упомянутого человека в цилиндре.

– В противном случае я попрошу судью оштрафовать вас.

Судья не стал дожидаться просьбы.

– Вы оштрафованы на десять песо золотом, – сказал он. – А теперь назовите имя этого человека в цилиндре, которого вы считаете причастным к убийству генерала Урибе.

– Если я не называю его, – ответил Ансола, – то лишь по вашей вине.

Он напрягал голос, чтобы перекричать вопли и брань, хлопки по деревянным барьерам, и чувствовал, что потерял контроль над аудиторией.

– Имя его сообщить не могу, потому что не верю, что уликам, которыми я располагаю, будет дан ход. А штраф заплачу – и с большим удовольствием. Но прежде покажу всей стране, кто пособник истинных убийц. Вынесите, ваша честь, определение, которое позволит мне давать показания перед беспристрастным судьей – и вот тогда я предоставлю свои доказательства.