К этой минуте я уже потерял счет часам, проведенным за книгой «Кто они?», когда вчитывался в ее страницы, оспаривал ее выводы, твердил время от времени, что все это ложь, ибо такого не могло твориться в моем городе, об этом говорит самый факт того, что никто об этом не слышал и не говорил, и что эта оголтелая клевета не пережила самое себя. Но тотчас подумал: именно это и доказывает ее истинность, потому она и не пережила, что колумбийская история тысячу и один раз доказала свою необыкновенную способность прятать неудобные версии или менять язык, которым ведется рассказ, так что бесчеловечное или ужасное в конце концов превращается в самое что ни на есть нормальное, желанное и даже достойное похвалы. И сразу же вслед за тем я подумал: но ведь не пережила, никто не говорит о ней, она погрузилась в пучину забвения и потому сделалась ложью, ибо история, управляемая собственными законами, отбирает и отцеживает события, как природа – виды, и позади остаются версии, которые способны извратить истину, солгать нам или обмануть нас, так что выживает лишь то, что может сопротивляться нашим сомнениям, нашему скептицизму, порожденному гражданским чувством. А потом я уже не знал, что и думать, ибо меня не переставало терзать одно обстоятельство – то, что Ансола точно так же погрузился, утонул в вонючем пруду колумбийской истории. Человек, который больше месяца был, по-нынешнему выражаясь, главным ньюсмейкером, ежедневно появлялся на первых страницах газет, где ежедневно печатали написанные им слова; человек, который четыре года кряду разобщал своих сограждан обещанием (иные говорили «угрозой») провести расследование, с июня 1918-го исчезает со сцены. После того как он попал в тюрьму, пресса потеряла к нему всякий интерес. От него нет новостей, его имя если и упоминается, то лишь в самом бранном контексте, а уж потом, когда его постиг провал, – вообще замалчивается. Карбальо потратил годы на поиски его следов, но достигнутые им результаты оказались мизерны и жалки – таинственное упоминание в каталоге Библиотеки Конгресса. Формуляр, открытый в 1947 году, содержал следующие сведения:

Все в этих строчках показалось странным Карбальо, показалось странным и мне: и то, как было указано имя автора (сначала второе имя, а не первое), и объем печатного труда (краткая брошюра с иллюстрациями), и, наконец, совершенно немыслимая тема его (я не мог представить себе, как автор книги «Кто они?» сочиняет учебное пособие в помощь игроманам). В нашем последнем разговоре мы с Карбальо довольно долго обсуждали это открытие. Я спросил, не хотелось бы ему увлечься по-настоящему – по-настоящему! – и со свойственной ему одержимостью отыскать «Секреты рулетки»; еще спросил, довел ли он до конца эту охоту, пусть даже откровения крупье не имели ничего общего ни с Рафаэлем Урибе Урибе, ни с Хорхе Эльесером Гайтаном, ни с виоленсией, ни с политикой, ни с политикой виоленсии в нашей злосчастной стране. То есть, если коротко – пусть даже проку от этого не будет никакого.

– Ну, разумеется, – ответил Карбальо. – В свое время я искал эту книжицу, проклятую на земле, в небесах и на море. Обзванивал всех знакомых библиофилов и просил свести меня со всеми букинистами, торгующими редкостями и древностями. И уж само собой, мне хватило ума позвонить в Библиотеку Конгресса. И – ничего! Не существует этой книжечки. Нет ее в Библиотеке Конгресса, которая вроде бы хранит все, что в этом вшивом мире имеет страницы. Однако не думайте, Васкес, будто мне это ничего не дало.

– Неужели?

– Я задумался над местом публикации. Нью-Йорк. А почему Нью-Йорк? А мне ведь всегда казалось, что Ансола исчез слишком уж бесследно, сгинул больно уж окончательно. Так не бывает. Верней сказать – есть только один способ начисто исчезнуть со страниц колумбийских газет – и особенно после того, как ты не слезал оттуда столько времени.

– И способ этот – убраться из Колумбии.

– Правильно. Это логично, не правда ли? Как бы вы поступили в подобном случае? Если бы написали книгу «Кто они?», если бы участвовали в самом громком судебном процессе, если бы благодаря тому и другому превратились бы в свои двадцать с небольшим в самую одиозную фигуру в стране? Вы бы удрали, Васкес, и я бы тоже, и я бы тоже удрал. И я задумался над этим, а потом спросил себя – а куда же направит свои стопы такой юноша, как Ансола? Туда, где у него есть хоть кто-то знакомый, где у него имеются, по крайней мере, хоть какие-то связи. И вспомнил, что Карлос Адольфо Уруэта служил по дипломатической части в Вашингтоне. И подумал: США! Ансола отправился в Соединенные Штаты! И все еще продолжаю считать, что все было именно так.

– Ах, вот как? Значит, полной уверенности нет?

– Стопроцентной – нет, – ответил Карбальо. – Но ведь в этом есть своя логика, а? Ну, и потом – для меня это не имеет значения.

– Как это «не имеет значения»? – воскликнул я. Покуда он рассуждал, я думал про себя: «Сейчас он мне скажет, что напал на след, и след этот ведет в Нью-Йорк». И не стал скрывать свое раздражение: – Как это «не имеет значения», Карлос? В ткани повествования образовалась дыра, вам не кажется? И вам не хотелось бы заделать ее? Вам не хотелось бы узнать, что сталось с Ансолой?

– Хотелось бы, но мне это неинтересно. Различайте оттенки, Васкес. Неинтересно. Я могу вообразить себе ситуацию: Ансола бежал из Колумбии, как бежит отсюда множество людей, ненароком обронивших словечко правды. Здесь он стал неудобен, и ему пришлось уехать, подобно многим и многим. Начнешь перечислять – никогда не кончишь. И Ансола – давний пример, не самый старый, но один из таких. И больше можно не мудрить. Я думаю, что было именно так, и этого мне достаточно, потому что на самом деле жизнь Ансолы не очень меня занимает. Вернее, занимает гораздо меньше, нежели его книга, понимаете, Васкес? Нежели то, что он написал свою книгу. Для того, чтобы у нее нашелся читатель, понимаете? Потому что именно тогда все и начинается.

Не могу сказать, что в ту минуту эта последняя фраза привлекла мое внимание, ибо, когда она прозвучала, я не мог ни постичь, ни предугадать ее глубинного смысла. Я, наверное, воспринял ее как общее место, а, может быть, решил, что Карбальо открыл тайну встречи любого читателя с какой угодно книгой. Я и думать не думал, что, произнося эти слова, он имеет в виду вполне определенных читателя и книгу, я и представить себе не мог, что для воображаемой и абстрактной встречи назначены уже и место, и время. Однако все оказалось именно так. Вслед за тем я задал ему невинный вопрос – больше из вежливости, чем от искреннего любопытства:

– Карлос, а вам не кажется, что отъезд Ансолы можно объяснить проще?

Карбальо провел ладонью по небритому лицу и спросил сухо:

– Как, например?

– Может быть, он покинул страну не потому, что его здесь преследовали. А всего лишь потому, что потерпел здесь жестокое фиаско.

Он чуть сощурился, и лицо его выразило презрение. Но меня это не смутило. Я сказал ему то, что казалось мне неопровержимой истиной: помимо того, что произошло на самом деле, помимо обвинений, выдвинутых им в своей книге, не подлежит сомнению, что Марко Тулио Ансола ничего не смог доказать в суде. И в этом, по крайней мере, редактор «Тьемпо» прав. После этих слов Карбальо разъярился, как никогда прежде.