– Мы зимой по малой воде делали замеры. Вот, смотрите, все глубины до Янова Стана… – Кладько разложил листы карты, пристраивая их друг к другу. – Один заключенный делал, бывший геодезист…

– Да, умно придумано, – одобрил Макаров, отрываясь от карты. – Так и возьмите этого геодезиста с собой, пусть все на лоцманские карты перенесет!

Кладько согласно кивнул и записал что-то в блокнот. Макаров подошел к окну, прищурился на Енисей и, хитро улыбаясь, повернулся к Белову:

– На Подкаменной Тунгуске через Большой порог прошли!

Белов замер, пораженный. Это была мечта енисейских речников. Его Турухан в сравнении с бурной весенней Тунгуской был ручейком.

– Вот так! Теперь до Байкита будем подниматься! А ты тут давай, если пройдешь, сделаешь Турухан судоходным, навсегда его за тобой запишем! Но смотри, капитан! Рискуй разумно!

Солнце жарило. «Полярный» ходко тянул за собой две баржи – длинную и широкую, тяжело груженую стройматериалами и совсем маленький паузок, в котором груза почти не было, только небольшая партия заключенных. Паузок и заключенных Белов взял на случай, если вдруг засадят на мель основную баржу и придется ее разгружать.

Вода сошла, открывая настоящие размеры Турухана. Две недели назад берегов тут не было, только затопленные ивняки, через которые шла мутная весенняя река. Теперь же упавшая вода показала травянистые склоны, и глазу стало приятнее, но на душе неспокойней.

Сан Саныч стоял на баке и смотрел по берегам, а сам припоминал сложные места впереди и прикидывал, как они будут выглядеть теперь по малой воде. Они хорошо заработали за июнь, получили благодарность от руководства Строительством-503, и Белову казалось, что и это дело он осилит. Боевым разведчиком себя чувствовал, холодок волнения катился по спине куда-то до самых пяток.

Была и еще одна мысль, которую было приятно думать. За этот месяц Николь успокоилась, ее все полюбили, и она порхала цветочком в своем голубеньком платьице по буксиру, то с ведром воды, то со шваброй. Тонкими и сильными руками развешивала белье в носовой части. Туда не доставала копоть из трубы, но закрывался обзор рулевому… Ни один рулевой ей слова не сказал.

Девушка была такая открытая, улыбчивая и работящая, что и среди матросов, и в командирском кубрике не раз обсуждался этот вопрос. Все считали, что если француженка, то должна быть дамочка не рабочая, а только нежная, как в кино, должна все время глазки строить и пить кофе. Николь была другой, и всем, а Сан Санычу особенно, было это приятно и удивительно.

Отношения выправились, она и с капитаном была приветлива и шутила весело, как будто забыла уже, что он «выписал» ее на свой пароход, «как чемодан». Сан Саныч видел, что ей тут лучше, чем в колхозе, и ему тепло делалось на душе, а сердце само собой начинало вдруг колотиться. Напрягало только всякое-разное мужичье с других пароходов. Разевали «варежку» на матроску с «Полярного», а некоторые еще и шутили, как безмозглые ослы… Все это ужасно злило Сан Саныча. В последний рейс, кроме грузов, они везли этап зэков, и какой-то жирный лейтенант конвойных войск позволил себе игривые жеребячьи слова. Их едва разняли…

Но вообще все было хорошо.

А еще в этот рейс шел вместе с Сан Санычем тот самый фельдшер. При ближнем общении, а они в Ермаково долго разговаривали о характере Турухана и о тундровых реках вообще, Горчаков оказался очень знающим и толковым мужиком. Белов внимательно к нему присматривался и ясно чувствовал, что хочет быть на него похож. Горчаков, при всем его спокойствии и замкнутости, казался ему труднодостижимым идеалом. Он был единственным на пароходе, к кому Сан Саныч ревновал Николь, хотя они, кажется, не сказали друг другу ни слова.

Из душа выскочил Егор. В синих семейных трусах. Растирал полотенцем мускулистое тело. Он и вытянулся, и стал еще крепче, басок прорезался, даже покуривать начал для солидности:

– Холодненькой сполоснулся, – доложил радостно Белову. – Может, вечером тормознемся искупаться, Сан Саныч? Жарища такая! Да неводок затянем?

– Вам комары дадут неводок! – усмехнулся добродушно Сан Саныч.

– Костер разведем, чего же теперь – не рыбачить? Три рейса уже без рыбалки, Иван Семеныч обижается, говорит, вы все деньги Стройки-503 решили заработать. Ему, говорит, столько не надо!

– Посмотрим. Иди подмени старпома да позови ко мне Грача и Горчакова. – Белов двинулся в сторону кубрика.

– Сан Саныч, а на охоту пойдете? – спросил Егор, натягивая штаны.

– На какую? – не понял Белов.

– Так оленя же положили на приваду! Как раз он скоро… Меня возьмите!

Сан Саныч не ответил, кивнул неопределенно и стал спускатьсяв кубрик.

Вскоре собрались все. Фролыч втиснулся в свой угол, Грач на стуле, Горчаков примостился на краю койки. Белов разложил на столе карту Турухана.

– Сложных участков будет восемь, может десять. Из них три – очень сложные. В этом повороте, помните? – Белов ткнул в крутой изгиб реки. – Здесь баржа не впишется… на косу выползет. – Он достал из стола несколько рисунков.

– Чего раньше времени гоношиться, Сан Саныч, дойдем, будем думать… – Грач вынул кисет с табаком. Горчаков вскрыл ему большой фурункул, и щека Грача была смешно заклеена пластырем.

– Смотри, вот тянем, – продолжал Сан Саныч, не обращая внимания на механика, – вот наш трос идет, можно на этот кнехт перекинуть, и тогда ее сюда уведет, так?

– Ну, – согласно кивнул Фролыч.

– Мы стоп-машина, трос дает слабую, мы его снова сюда перекидываем, и баржа выпрямляется по фарватеру, вытягиваем ее…

– Ну понял, кормой только берег зацепим, надо цепей сзади побольше бросить.

– Сан Саныч, разъясни старику… не пойму я, если буксир пройдет, то чего же баржа за ним не пройдет? Вот так-то она пойдет, пойдет и придет! В одном фарвартере они! – Грач чиркнул спичкой и почти торжественно запалил конец самокрутки.

Фролыч улыбнулся на «фарвартер» Грача и пояснил спокойно:

– У нас длина двадцать четыре метра, Иван Семенович, а баржа почти сто.

– Так две или три маленькие надо было брать! Я вам что говорил! – Грач поморщился и потрогал прооперированную щеку.

– Вы не помните этот поворот, Георгий Николаевич? – Белов повернулся к Горчакову.

– Хорошо помню, мы там рыбачили… там везде глубоко. Сейчас на полметра вода выше, чем в феврале…

Они еще долго обсуждали, в каком месте, что и как делать, рисовали и спорили, табачный дым, гуще, чем из трубы, валил из открытого иллюминатора. Ходили, смотрели точки крепления. Дело шло к вечеру, буксир тянул и тянул, тихо пыхтя паровой машиной. Солнце садилось. По реке то прямо, то наискосок потянулись длинные тени елок и кедров. Природа, будто извиняясь за целый день неразумной жары, оживала, птички залетали над рекой, рыба заплескалась. На песчаных отмелях вода уже казалась совсем прозрачной. Всем хотелось искупаться, но никто не решался прервать горячие разговоры начальства. В каюту спустилась Степановна: