– Я прошу прощения, Сан Саныч, мы ужинать сейчас будем или уж когда искупаемся? Егор говорит, опять пляж хороший впереди.

Белов глянул на нее, но закончил фразу:

– Тут нам тяги большой не надо, Семенович, тут думать будем крепко! Все! Пойдем купаться!

Отдали якорь. Спустили шлюпку. Весь правый берег был широким песчаным пляжем, подсохшим уже после недавнего паводка и приятным для босых ног. Могучий Фролыч, Егор с Климовым и матрос Сашка плавали, ныряли и радовались на всю неширокую в этом месте реку. Повелас и Йонас ловко попрыгали с кормы и встали неторопливо против течения, приближались к берегу, смеялись и громко разговаривали по-литовски. Померанцев, засучив штаны до колен, ходил по мелководью, сосредоточенно отмахиваясь от комаров ольховой веткой. Тоже улыбался чему-то. Женщины ушли от мужчин выше по течению. Купальников не было ни у той ни у другой, повариха была в обычных трусах и лифчике, Николь же навертела на себя цветастую тряпочку, и ее нижнего белья не было видно. Напротив буксира на стволе наполовину замытого в песок дерева сидел Грач. Посматривал вокруг, закуску стерег, захваченную Степановной.

Белов рад был, почти вся его прошлогодняя команда сохранилась. Зашел в воду, она была еще довольно холодная, он удивился на народ, который плескался как ни в чем не бывало, нырнул и поплыл быстрым кролем. Он хорошо плавал и знал это, ему хотелось, чтобы его сейчас увидели, особенно с женской стороны. Доплыл до борта «Полярного», отпихнулся от него и увидел Горчакова. Он стоял одетый. Оперся на фальшборт и улыбался.

– А вы что не купаетесь, Георгий Николаевич?

– Ничего, Сан Саныч, успею еще…

Потом все отжимались по кустам, отбиваясь от комаров. Перебравшись на буксир, сели ужинать за большим столом на палубе. Солнце ушло за вершины деревьев, и комаров добавилось. Дымокуры с трухляком и корой дымили в старых ведрах.

– Сколько же их здесь, у меня каши не видно! Кыш, ребята, это мне на одного наложили! – балагурил Грач с комарами. – Да какие же вы полосатые! Либо черти, либо матросы! А?!

– Жуй лучше, Семеныч! – улыбалась Степановна. – Комары-то небось жирные!

– Да я не за себя, я за Колюшку нашу душой извелся! Гля-кось, каки звери! Они, если сговорятся, утащ-щат ее… а, Степановна?!

– Ты что ее Колькой зовешь? – возмутилась кокша. – Она, чай, тебе не парнишка!

Грач на секунду задумался, сунул кашу в рот:

– Грубоватая ты женщина, Степановна, обхождения иностранного не знаешь! Я, как лучше, придумал! Чтобы и по-ихнему было, и по-нашему! А?! – Грач весело покосился, ища поддержки.

Поддержки не было, все улыбались снисходительно.

– Называйте, называйте, Иван Семеныч, мне нравится! – засмеялась Николь и встала собирать посуду. Прижалась между делом к плечу старика.

Белов доел и кивнул Егору сниматься. Он торопился добраться до притока, на котором была устроена привада. Темнело после двенадцати, часа на полтора-два. Сан Саныч хотел пригласить на охоту Горчакова, а потом посидеть вдвоем у костра. Надо было расспросить про Мишку. Почему-то Сан Санычу казалось, что Горчаков, с его опытом, может что-то знать. Начальник пароходства в последнюю встречу ничего о Мишке не сказал.

Позвал Горчакова к себе в каюту:

– Закуривайте, Георгий Николаевич.

– Спасибо, у меня курева нет, я из штрафного изолятора к вам…

– Гарманжой пользоваться умеете?

– Умею, но…

– Берите спокойно, я вам за этот рейс заплачу, так что пользуйтесь…

– А как вы мне заплатите? – Горчаков смотрел с недоверием.

– Закрою на кого-нибудь вашу работу…

– Хорошо бы, если так. Разрешите, я сейчас схожу за куревом?

– Сходите… да, идемте на палубу.

Горчаков закурил, блаженствуя. Они присели на корме. На дальней баржонке как раз вываливали за борт парашу. Емкость была немаленькая, у мужиков что-то не ладилось, орали друг на друга, руками махали.

– На охоту не хотите сходить?

– На охоту? – удивился Горчаков.

– Ну. Мы в последнем рейсе нашли утонувшего оленя, Климов с Егором его на приваду пристроили. Должен медведь ходить…

– Спасибо, Сан Саныч, я с удовольствием… года два уже ружья в руках не держал.

– Где же вы охотились? – теперь удивился Белов.

– Геодезистом работал на «пятьсот первой».

– Вам, что же, оружие выдавали?

– Нет, конечно, так же вот…

– И медведя стреляли?

– Стрелял… но это давно было.

Причалили, вытянули шлюпку и пошли вдоль берега. Впереди за поворотом реки впадал небольшой приток, к которому они и направлялись.

Тихо струился Турухан, плавилась мелочь по гладкой поверхности, иногда эту гладь взрывала большая рыба и хищные круги расходились и уплывали по течению. Солнце село, было еще вполне светло, но лес уже погружался в серую вечернюю дымку. Белов шел впереди с вещмешком за плечами и карабином в руках, за ним Горчаков с двустволкой. Вскоре показался приток, Белов остановился:

– Рановато идем, давайте покурим да от комаров намажемся, – зашептал, доставая пузырек с мазью.

Присели на теплую землю. Самостоятельно Сан Саныч медведя еще никогда не стрелял. При нем не раз добывали переплывающих Енисей, это была не охота, а заготовка мяса. Стреляли с борта из нескольких ружей, но и тогда было страшно – это были настоящие звери, некоторые кидались на борт и умирали не с первого выстрела. Сан Саныч помнил, как у опытных стрелков руки тряслись. Сам он видел, конечно, медведей в тундре, и это тоже бывало не очень приятно. Сан Саныч мазался мазью и чувствовал смятение в душе – одно дело наблюдать за зверем издали, другое – скрадывать! На Горчакова не смотрел, чтобы тот не увидел его страхов.

Горчаков курил и тоже волновался. Давно с ним этого не было. Опасности, которыми был переполнен лагерь, не вызывали в нем ни особенного страха, ни живых эмоций вообще. Он избегал этих опасностей, это было понятно, но не более того, а тут, в вечереющей тайге, он вдруг с душевным трепетом ощутил забытые чувства. Как будто сама человеческая жизнь получала свою обычную цену и возвращалась к нему таким необычным путем. Ему было страшно за эту жизнь. И отчего-то весело.

Сегодня рано утром его поразила Николь, она мыла что-то на камбузе и пела по-французски. Горчаков застыл, он боялся повернуться и посмотреть, чтобы не спугнуть певунью. Она оборвала песню, выплеснула за борт грязную воду, увидела его, глянула весело и ушла. Еще секунда и Горчаков заговорил бы с ней. Когда она исчезла, он постоял, успокоился и даже похвалил себя, что не заговорил. Но потом весь день при виде Николь его голова легкомысленно производила чудом сохранившиеся в памяти французские фразы. И это странное, волнующее желание заговорить с красивой женщиной на языке, которого вокруг никто бы не понял, что-то основательно разбередило внутри. А вечером Белов, как вольного, поставил на гарманжу и предложил пойти на охоту. Это было слишком для одного дня жизни заключенного.