Растущая бледность монаха — он стал белее мела — показывала, что он еще не совсем отказался от мысли грохнуться поперек всего этого бесчиния, приобретающего, к тому же, политическую окраску. Вряд ли он что-либо понял в бумаге, но сияющий и беспощадный вид незнакомцев вразумлял лучше всяких слов и бумаг…

Хруп был здесь, так же как и мастер игрушек Фэй — все на месте! Фома внутренне грохотал; все движения его были полны страшной, исполинской мощи, это был монстр в человеческом обличье. Монах тоненько вибрировал и мечтал об одном, стать невидимым, неслышимым, забытой вещью, а еще лучше потерять сознание приблизительно на этот день. Он действительно становился с каждой минутой прозрачнее. “Чур, чур меня!” — шептал он белыми губами, но не помогло, его взяли с собой.

— Не бойся, брат, — успокоил его Фома. — Ты умрешь не сегодня!..

Накинув рясы с капюшонами, которые скрывали, как их вооружение, так и жуткое свечение глаз, Доктор с Фомой стремительно двигались, волоча монаха за собой, по коридорам монастыря, поднимаясь все выше и выше, вероятно к центральной башне, что венчала замок. На пути следования им встречались монахи в таких же рясах и к счастью никому из них не пришло в голову остановить Тихона и заговорить, свой голубой бог хранил их.

— Там, — показал Тихон, когда они миновали последнюю лестницу и перед ними открылась просторная зала с небольшой, но тяжелой дверью на противоположной стороне.

— Это единственный вход туда, в башню? — спросил Доктор. — Больше никак нельзя попасть?

— Нет, единственный…

И они были одни; зала застыла в сумраке тяжелых стен с узкими щелями бойниц, словно в ожидании хоть кого-нибудь. Если и здесь нет охраны, тогда Хрупп очень самонадеян, впрочем, кого ему опасаться за такими стенами?

— Охрана есть?..

Монах испуганно пожал плечами.

— Так, братец, теперь назад и тихо помни имя свое, — посоветовал Фома, отодвигая монаха вниз на лестницу. — Даже носа отсюда не высовывай, убьют ведь, звери!..

У Тихона на счет зверей было другое мнение, которое он предпочитал хранить в себе, как истину.

Зазвонили колокола, наполнив гулом помещение.

— Что это, обедня? — спросил Доктор.

— Не знаю… нет! — потряс головой Тихон.

— Тогда надо спешить! — кивнул Доктор Фоме. — Началось!..

Охрана была. Несмотря на то, что они ожидали нападения, пять человек выскочили из боковых дверей неожиданно, как призраки. Они грамотно, по двое, оттеснили сайтеров друг от друга в сумятице первых ударов, а один из охранников побежал к дверям в башню. Если он предупредит Хруппа, они не увидят ни Фэя, ни Кароссы. Взяв с собой мастера, ставшего медиумом, Хрупп в два счета достигнет дыры и, оборвав последнюю струну, активирует ее настолько, что даже хранилище не выдержит перекоса в равновесии. Впрочем, он может просто убить Фэя, если ему не удастся использовать его потенциал, и уйти к дыре, пока они будут разбираться со всей поднятой охраной монастыря.

Сдернув рясу вместе с капюшоном, Фома предстал перед нападавшими в своем самом ужасном облике покорителя Пространств и Последнего Завета. Рыцарь Белого меча был страшен, эта была та самая маска, которую видел Грик: черты лица его гневно змеились, глаза прожигали противников, как раскаленный металл, а из страшной пасти, казалось, вот-вот вырвется огонь… на секунду нападавшие опешили. Этого было достаточно. Ирокез стремительно блеснул жалом, пригвождая пятого охранника прямо к двери; тот застыл сморщенной пентаграммой, не издав ни стона, а может колокольный звон похоронил его последнее прости.

— Эспадон! — прорычал в это же время Фома.

Рык его потряс противников не меньше, чем, если бы у Фомы появился второй меч. А он появился. Словно потолок расселся и перед их глазами засиял тяжелый двуручный меч. Секунда прошла.

Переведя зачарованный взгляд на Фому, двое его оппонентов могли только увидеть, как стремительный, кипящий от сопротивления воздуха стальной луч пересекает их пополам. Ни боли, ни страха, только восхищение чудной игрой света в лезвии и необычайной легкостью, и мир, в смысле — покой, что иногда несет железо в души грешников, посетил их. Охранники, с молитвенным почти выражением, сложились в две пары одинаковых кусков и кровь их, хлынувшая из чудовищного разруба, совсем не требовала мщения, виновато, по голубиному, воркуя.

Не останавливаясь в траектории Эспадона, а, наоборот, мощно развернувшись вслед за ним, Фома снес голову еще одному охраннику, тому, что нападал на Доктора. На этот раз удар не был таким чистым и голова, мяукнув, со всего размаху ударилась в стену. Последний из нападавших хотел, видимо, что-то крикнуть, и сделал пас, но вместо языка у него была уже холодная сталь, это Доктор молниеносно прекратил, как крик, так и песню жизни.

Но видимо кто-то из монахов доложил о странных незнакомцах, потому что шестеро охранников ворвались в зал со стороны лестницы, под которой прятался, ни жив, ни мертв, Тихон. Снова заплясала свою пляску смерть.

На этот раз Фома с Доктором предусмотрительно перекрыли путь к двери в башню. Колокольный звон, судя по логике тонов и переборов, должен был вот-вот закончиться, он уже гремел набатно и это «играло» им на руку, перекрывая шум схватки. Надо было торопиться, но Доктор никогда не торопился в бою, под нарастающий звон он методично убивал хрупповцев. В этом была какая-то высокая трагедия: мол, по ком-таки, звонит колокол?..

Вероятно, охранники чувствовали, что колокол звонит по ним, и подчинялись ему, как дудке крысолова. Доктор делал такие же па, вольты и рипосты, все те же телодвижения, что и они, но только чуть быстрее, чем его противники, буквально на одно мгновение, цена которого — жизнь. Он словно обезьянничал, чтобы трагедия не была такой высокой, и вот еще один из охранников, схватившись за глаз, медленно оседал на пол.

Фома с доставшимися ему он даже не чикался, открыв им свое истинное лицо и сметя могучим Эспадоном в одну кровавую кучу.

— Док! Кончай фехтовать! — прорычал он, видя как стремительно меняются итальянские и французские вольты Доктора перед двумя оставшимися противниками. —