такой шанс сжечь противника? Фома очень надеялся, что Хрупп проявит себя профессионалом. Он сделал вираж, чтобы выйти на струну Хруппа не из-за спины, иначе тот не поверит, что его не видели, а сбоку.

Струны предательски дрожали, такой аккорд перед разрывом чреват, а Фома еще должен был делать вид, что продолжит движение поперек, дальше. “На держи меня!..” — называлось это.

Доктор, сделав вираж в другую сторону, видел, как дернулся Хрупп, как замер на мгновение, словно раздумывая, словно не веря в такую удачу. Фома начал переход на другую струну в такой соблазнительной близости, что устоять было невозможно. Хрупп бросился вперед и кокон его торжествующе и угрожающе побагровел. Доктор устремился за ними, но его вынесло за линию, их болтало перед дырой, как чалку у штормового причала, и он оказался на другой болтающейся струне.

“Ч-черт! — выругался он, возвращаясь: потеряно немного, два, три мгновения, но этого вполне достаточно, тем более, Хруппу. — Вот он неучтенный фактор!” Доктор был вынужден сделать еще один вираж, прежде чем настиг их обоих.

По яростным вспышкам и сполохам он, к своему изумлению, понял, что противники находятся лицом друг к другу. Вот он, фокус! Но как он это сделал, ненормальный? Впрочем, именно это и спасло его от смертельных объятий Хруппа. Правда, Хрупп тащил Фому в дыру, используя его же инерцию, но и Фома толкал Хруппа навстречу Доктору. Их коконы были раскалены добела, словно вольтова дуга или застывшая молния.

“Сейчас, — пробормотал Доктор, делая неимоверное усилие приблизиться. — Сейчас!..”

Линию как будто взорвало на миллион маленьких раскаленных пружин (именно поэтому их и называли струнами, они имели похожую двойную структуру: стержень и намотку) и Хруппа огромным, но бесформенным сгустком энергии швырнуло далеко в сторону, ударило соседней струной, вернуло, еще более размазанного и текучего, обратно, и неудержимо понесло к дыре, как лужу на стекле сильным ветром. Открытый мир получил свою жертву.

Струны болтало как сумасшедшие…

“Все?” — спросил Фома. “Да, ему конец,” — ответил Доктор… “А нам?..”

С полем стало твориться что-то невообразимое: единственная, последняя целая струна порвалась вместе со взрывом, уничтожившим Хруппа, расслаивались и хищно взвивались другие линии, перехлестываясь. Все вокруг сияло от мощного протуберанца разрыва, смотреть на это было невозможно, но…

“К дыре!” — скомандовал Доктор, и они устремились по мотающимся и искрящимся струнам к разрыву. Приходилось двигаться словно в потревоженном гадюшнике. Силовые линии змеиными головами проносились над ними, под ними — везде — норовя сбить, опрокинуть, сжечь. Сцилла и Харибда.

“Теперь самое интересное, — сказал Доктор. — Если не самое веселое!” “Веселое? Не люблю, когда тебе весело, это значит приходит Папаша Большой П…ц!.. — Фома едва увернулся от раскаленной спирали. — Слыхал о таком красавце?» «Да, ты уже приобщал» «Тогда командуй, мастер дыр!..»

Это было похоже на вышивание пяльцами, только пяльцами были они сами, а нитками — струны. В общем, все выглядело так, как будто они бегали с громоотводом в руках во время сильнейшей грозы и собирали молнии в пучок. Примерно та же техника безопасности, то есть, никакой; делать этого нельзя, опасно, невозможно… но надо, если они хотели остаться живы, а точнее, чтобы осталась Каросса, сами-то они могли бы уйти.

Бывало, что разгневанная внутренним, неиспользованным зарядом силовая линия проносила кого-нибудь из них по немыслимо огромной траектории, знакомой по ужасу ощущений, наверное, только Фаэтону, когда он проносился на угнанной упряжке отца по небесной эклиптике. Фаэтона ничего не спасло, даже то, что он орал благим матом восьмую заповедь: не укради!.. А их?.. Они старались не думать об этом, вообще, когда есть смерть и работа, побеждает работа, мысль о смерти выключается инстинктом.

Фома, понимая, что вынести в таком случае может только кривая, причем, невероятно кривая кривая, решил воспользоваться случаем, может быть, последним, и спросить Доктора о женщинах со всей строгостью. Как еще отвлечься? И о чем еще стоящем можно думать, летая между мирами, реальностями и смертью? Только о сексуальном опыте Доктора.

«Да, я представляю эту регулярность! — орал он огрызающемуся Доктору. — Регулярно, это как — раз лет в пятнадцать, Док? Или это слишком часто для тебя?.. И как — все проходит очень технично, красиво, на большом акробатическом уровне?.. Или как курочка-петушок — тук-тук-тук! — зернышки клюют?.. Поцелуи, наверное, слишком интимно, да? Да и простовато как-то, неинтеллектуально, правда? Наука знает столько грязного о слюне!..»

Количество оборванных струн уменьшалось, хотя в это не верилось — работа была адова, а время они не считали, потеряли все ориентиры, да его и не было. “Так все-таки как, Док? — философски вопрошал Фома, пролетая над своим партнером вверх ногами. — По быстрому или вдумчиво? С цветами или порнофильмом? Или сначала знакомишься с мамой?.. И вообще! — ахал он испуганно. — Ты их не бьешь, садист?”

“Нашел время!” “Самое время! Парсек туда, парсек обратно. Как еще развлекаться с этим временем? Не будем его терять. Ты мне скажешь, я осмыслю… во всяком случае, я буду последним, кто об этом узнает.” «Ты, кажется, будешь последним, кто у меня об этом спрашивал!» — предупредил Доктор, показывая на опасно летящую струну…

“Слу-ушай!.. — Через какое-то время Фома снова болтался над приятелем. — А что у тебя с Лилгвой? Я вас вижу, вон там!..” — И он улетал в ту сторону, куда показывал. При этом он успевал обозреть примерно половину Вселенной, во всяком случае, четверть. Видел, как горят и плавятся города в страшных метаморфозах, девочку с цветком первого причастия и провозглашение всеобщего сохранения энергии на собрании демиургов, серебряные чаши Ундзора и исполинское Ристалище столицы Томбра, смерть и ложесна женщины, что родила жизнь… Что видел Доктор, он мог лишь гадать.

Спасало их то, что каким-то фантастическим везением те линии, на которых они были, не перехлестывало другими, а если перехлестывало, то они успевали подстраховать друг друга. Один сайтер был бы здесь обречен. Но все равно им страшно везло, что Доктор списывал на Фому. Один раз его линию все-таки закоротило и Фома поймал его, как воздушный акробат, уже в падении, и так держал, пока линия не освободилась.

“Русское авось в