расспросы пришлось прекратить — в том, что касалось мирской биографии моей гостьи, я считал за благо оставаться в неведении.

Четвёртый визит Ерёмина был самым кратким и случился через два дня после третьего, днём: я шёл по улице к дому и вдруг увидел главу Опергруппы, ожидающего в тени дерева метрах в десяти от меня. Я остановился. Борис Эдуардович с нехорошей ухмылкой приблизился и, не тратя времени на разговоры, несколько раз чувствительно ударил меня по лицу и один раз — в живот, после чего, не оглядываясь, ушёл. По правде сказать, я даже не особо обиделся. Во-первых, наказание было заслуженным. Во-вторых, его лицо — ввалившиеся щёки, трёхдневная щетина, затравленный взгляд — давало некоторое представление о муках, через которые он из-за меня прошёл. В-третьих, мне было не до того, потому что Димеона сбежала.

***

Как читатель уже мог заметить, я избегаю описывать подробности нашей совместной жизни, останавливаясь лишь на ключевых моментах. Причин для этого у меня три. Во-первых, об этих событиях мне и так пришлось в своё время чересчур много отчитываться. Во-вторых, подробности эти никого, кроме нас, не касаются. В-третьих, ничего интересного в них нет. Да, я спал с нимфой, нет, мне не было стыдно, и это всё, что я могу вам сказать.

Димеона сбежала. Дело в том, что в запарке — голова у меня шла кругом, и думать как следует я не мог — я решил основное время уделить поиску новой работы, чтобы спасти наше с девочкой счастливое будущее, а о желаниях и проблемах самой друидки начисто позабыл. Результат оказался вполне предсказуемым: придя домой после очередного неудачного собеседования, я обнаружил на столе ключи, телефон и все деньги, что я давал своей гостье, а также записку, в которой та благодарила меня за всё, извинялась, что стала обузой, и выражала уверенность, что сможет сама о себе позаботиться.

Со мною случилась истерика. Я метался по дому, звал нимфу до хрипоты, потом нёсся куда-то по улице, затем начал набирать номер Осадько, но благоразумие, всё-таки, взяло верх. Вместо Эммы Борисовны я позвонил Василисе — примчавшись, та устроила мне такой разнос, что все экзекуции у шефа показались жалкой прелюдией. Под руководством своей бывшей напарницы я принялся прочёсывать город — увы, безрезультатно: друидка, которая должна была бы привлечь к себе всеобщее внимание, словно в воду канула. Пек, которого мы подключили к поиску, смог достать нам старые данные мониторинга, но от них не было проку, поскольку беглая нимфа моталась по городу туда и сюда, а приборы, что могли её обнаружить на короткой дистанции, работали только в Сказке.

Я не спал. Я не ел. Я не мылся. Я лишь бегал по городу, механически продолжая отвечать на звонки. Моя психика была на пределе. Наконец, спустя долгих четыре дня, ситуация разрешилась. Я возвращался домой, валясь с ног от усталости. Войдя во двор, я захлопнул калитку, поднял взгляд и вдруг увидел друидку, что сидела на крыльце, прислонившись спиной к стене дома, и смотрела перед собой тяжёлым невидящим взглядом. Я был настолько выжат, что не смог даже толком отреагировать: подойдя, я лишь отпер дверь и молча оглянулся на нимфу, ожидая, когда та войдёт. Димеона медленно поднялась, прошла мимо меня и опустилась на своё обычное место возле стола. Словно бы в полусне, не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я разогрел супу и нарезал хлеба. Девочка терпеливо ждала, и, лишь когда я поставил перед нею тарелку, наконец, прильнула ко мне.

Потом были долгие объятия, признания, клятвы и слёзы напополам с супом, но лучше всего приключения нимфы в миру описывала её же фраза, сказанная трагическим шёпотом:

— Максим! У них там глаза пустые у всех...

Сначала я думал, что это — всего лишь поверхностное впечатление, но оказалось, что оно засело очень глубоко в душе у юной друидки. Сколько бы девушка ни уверяла меня, что с ней всё в порядке, скрыть перемены не могло ничто: ни то, с какой жадностью она уплетала мой мясной суп, от которого раньше отказывалась, ни разговоры, ни вечер, что мы закончили, уснув друг у друга в объятиях, ни последовавшая за ним ночь любви, ни заботы нового дня. Димеона изо всех сил старалась быть прежней — отзывчивой, жизнерадостной, страстной, даже послушной — но я чувствовал, что что-то в ней будто сломалось: всё чаще она вздыхала украдкой, всё чаще прятала взгляд, но главное — в ней не было больше того задора, той непосредственности, с которой она вошла в мою жизнь каких-то две недели назад. Друидка ходила, ела, пила, разговаривала, но делала это или механически, или, напротив, слишком старательно, словно бы желая спрятаться от суровой реальности. В конце концов, когда я после очередных ночных слёз прямо спросил её о причине, нимфа шмыгнула носом и грустно-грустно спросила:

— Максим... А зачем тогда я?

Я не мог ей ответить — этот вопрос и самого меня мучил не меньше: как-никак, это ведь была одна из причин, по которым я в своё время всё бросил и сбежал в Сказку.

— Максим... Что же мне теперь делать? — спросила друидка.

— Я не знаю... — пробормотал я, отведя взгляд. — Я не знаю...

Врать было нехорошо, но другого выхода у меня не было.

[1] Любое неравновесное состояние поля в наших терминах называется аномалией.

[2] Пространственный прыжок Димеоны, чем бы он ни был, оставил центр масс на месте.

Глава двадцатая, в которой Максим задерживается в дороге

Я написал письмо эльфам. Не теша себя надеждой обмануть Префектуру, я составил его максимально подробно: кто я, откуда и чего хочу. Проверив на три раза текст и убедившись, что он звучит не слишком