сказать не мог. Алеф положила хорька на моховую подушку и смахнула с него комочек грязи.

– Вот, – сказала она. – Так хорошо.

Потом она встала и потянулась, выгнув спину, и из-под одежды выглянула полоска бледной кожи и татуировка возле острого переднего края тазовой кости, затем снова села, рядом с Бенни, но так, чтобы хорек лежал между ними. Бенни взглянул на трупик животного. Даже мертвый он разделял их.

– Ты хочешь просто оставить их здесь?

Алеф вновь посмотрела на море, и поначалу казалось, что она не услышала вопрос, но потом она заговорила:

– Это небесное погребение. Так поступают в Тибете, когда кто-то умирает, но для животного это еще больше подходит. Потому что зачем закапывать их в землю? Мы на вершине мира. Пусть лучше просто лежат здесь, на открытом пространстве. Пока от них ничего не останется.

– Но они же хорек.

– И что?

– Они ведь живут под землей?

Она нахмурилась.

– Дельное замечание. Но ВАЗ больше любили быть на поверхности. Они были довольно общительны. Но можно покрыть их мхом. – Она подобрала несколько длинных, тягучих кусочков лишайника «Волос ведьмы», накрыла ими хорька и разгладила лишайник, как одеяло. – Жаль, что Славоя с нами нет. Он написал стихотворение для ВАЗ. Хотел прочитать его здесь. Как ты думаешь, он расстроится?

Бенни не видел лица Алеф, но он услышал в ее голосе боль, и это его удивило. Он привык слышать боль в голосах вещей и почти сразу понимал, что они чувствуют. Но человеческие существа менее понятны. Потом до него дошел смысл вопроса. Откуда ему знать, что почувствует Славой? Она сама знает Славоя гораздо лучше.

– Нет, – сказал он, хотя понятия не имел, правда это или нет.

Алеф снова посмотрела на океан.

– Он показал мне тот рассказ, который ты написал. Тот, что про ножку стола.

– А, этот. – Бенни совсем забыл о ножке стола. – Это глупая история.

– Это грустная история.

– Очень жаль, – пробормотал он, потому что не хотел, чтобы она грустила.

– Нет. Я имею в виду, грустная в хорошем смысле.

– А, это хорошо, – произнес Бенни, потому что хотел, чтобы ей было хорошо, но потом понял, что не понимает. – Погоди, а разве бывает грустно в хорошем смысле?

– Конечно. Искусство может навеять грусть. Музыка. Или книга.

– Книга?

– Конечно. Неужели у тебя никогда не выступали слезы при чтении книги?

Бенни вспомнил «Средневековые щиты и вооружение» и «Византийский садовый дизайн».

– Нет.

– Ну, ничего себе. Ну, что ж, ладно. Может быть, тебе стоит почитать другие книги.

Бенни промолчал. Книги он читал как раз для того, чтобы не грустить. Он подумал о книге, которую читала его мама: «Чистая магия». Он видел, что она лежала раскрытой на маминой кровати. Вид у книжки был грустный или немного обескураженный.

– Моя мама читает книги, – сказал он. – По-моему, она всегда грустная, но не в хорошем смысле.

– Это, должно быть, тяжело.

– Да она держится, – пожал плечами Бенни.

– Тяжело для тебя, я имею в виду.

Бенни никогда не задумывался, тяжело ему переживать печаль Аннабель.

– Она пытается быть счастливой. А я уже привык к этому.

– Би-мен такой же, – заметила Алеф. – Пытается быть счастливым. Потому и пьет.

Бенни некоторое время размышлял об этом, потом спросил:

– Ты знаешь, что Би-мен слышит голоса?

– Да.

– И что я тоже слышу голоса?

– Да.

– Ну вот, не думаешь ли ты, что я… – Он замялся. – Ну, понимаешь…

– Что? – В голосе Алеф прозвучали резкие нотки.

– Ничего.

– Говори, не стесняйся, – сказала она. – Не думаю ли я, что из-за того, что ты слышишь голоса, ты закончишь как Би-мен, обычный старый чувак в инвалидном кресле, безногий и бездомный, которому не мешало бы принять душ и подлечить зубы и который вместо этого бухает, собирает банки и бутылки и выпрашивает мелочь?

Голос ее стал резким, как отточенное лезвие. «Опасность!»

– Ты ведь это имел в виду, так? – спросила Алеф.

Она холодно прищурилась, глядя на него, на Бенни. Он с жалким видом кивнул.

Алеф ещё некоторое время изучающе смотрела на него. Он затаил дыхание, вся его жизнь висела на волоске в ожидании ее вердикта.

– Нет, Бенни, – сказала она наконец. – Совершенно определенно – нет.

У него отлегло от сердца, но оказалось, что это не все.

– Потому что на самом деле и Славой этим не исчерпывается. Ты думаешь, что он сумасшедший старый бомж, но это не так. Он поэт. Он философ. Он учитель. И это не он сошел с ума, а гребаный мир, в котором мы живем, Бенни Оу. Это капитализм – безумие. Это неолиберализм, материализм и наша сраная потребительская культура – диагноз. Это поганая меритократия, которая внушает вам, что грустить неправильно, и если вас сломали, то вы сами в этом виноваты, но – ура, капитализм может вам помочь! Просто примите вот эти чудодейственные таблетки, походите по магазинам и купите себе что-нибудь новенькое! Это врачи, психиатры, корпоративная медицина и Биг-Фарма[59] загребают миллиарды долларов на том, что записывают нас в сумасшедшие, а потом впаривают нам свои так называемые лекарства. Вот действительно блядское безумие!

Она тяжело дышала. Солнце успело скрыться за плотной грядой облаков, скопившихся на горизонте, и небо потемнело.

– Извини, – сказала Алеф.

Бенни ничего не понял, но чувствовал, что она, видимо, права. Или, точнее, он чувствовал, что раз она так сильно в это верит, то и он тоже готов поверить. Он очень хотел верить в то, во что верила она. Она смотрела на простиравшееся за горами море.

– Славой – это революционер, Бенни. А еще он самый добрый человек на свете. Когда мне было четырнадцать лет, он подобрал меня на улице и заботился обо мне. Каждый раз, когда я убегала из приемной семьи, в которую меня помещали, или снова срывалась, он оказывался рядом и выручал меня. Он многому научил меня, про искусство и книги. Защищал меня от всяких подонков – во всяком случае, пытался.

Она повернулась к Бенни. Дотянувшись до него над телом мертвого хорька, она взяла Бенни за руку и зажала его ладонь между своими коленями.

– Ну и что с того, что ты слышишь голоса? Их многие слышат. Это не значит, что ты такой же, как Славой, но кто знает? Может быть, ты тоже станешь поэтом, философом или революционером. – Она сжала его руку, потом отпустила. – Ты такой, какой есть, Бенни Оу. Но не позволяй никому внушать тебе, что это проблема.

Его рука так и повисла возле ее колен, не желая к нему возвращаться. Это было неловко и странно.

– Скоро стемнеет, – заметила Алеф. –