– Не совсем…

– Ты в самом деле вот так это незаметно, без аффектов,создал то, что может стать глобальной религией! Первой религией, что охватитвсе человечество, а не так, как с христианством, исламом, буддизмом…

Я двинул плечами.

– Вообще-то я не придумал, а в самом деле взял цитатуиз Библии. И всего лишь развил в свете, так сказать, сегодняшних потребностей.

Гаркуша и Знак переглянулись, Чернов сказал с легкойусмешкой:

– Мухаммад тоже взял Библию за образец! Он, какполагал, всего лишь чуточку интерпретировал некоторые положения в светеизменившихся потребностей. Подогнал, так сказать, под новые нужды. Он всю жизньполагал, что всего лишь подправил библейские заповеди, но жизнь показала, чтосоздал новую религию.

Я заколебался, все смотрят внимательно и уважительно, какбудущие апостолы, я выговорил с трудом:

– Соблазн велик… Но мы просто не успеем. Религиямтребуется время для развития, а сингулярность наступит то ли через сорок лет,то ли через пятьдесят.

Чернов сказал настойчиво:

– Все процессы ускорились. Даже ислам распространилсяпрактически мгновенно по всему Аравийскому полуострову, а тогда Инета не было.Сейчас же мы могли бы буквально в один день…

– Пусть в неделю, – поправил Гаркуша.

– Даже в неделю, – согласился Чернов, – задень поместили бы на все сайты, а за неделю она вошла бы в умы даже тех, ктопосещает только порнушные. Дело не в честолюбии! Просто у всех у нас такаячерта: к правительству не прислушиваемся, законами пренебрегаем, на этикетплюем, зато какая-нибудь сраная поп-звезда может заставить нас сделать то, чтоне заставит президент!..

Знак мягко пояснил из своего угла:

– Религия всегда влияла больше, чем власть. И сейчасудачно подобранные тезисы новой веры могли бы целые массы народа повернутьлицом к сингулярности… и тем самым приблизить ее приход. Слава, не нужноупускать эту возможность. А вдруг получится? Все мы должны приближать будущее всемипутями! Я вот щас готовлю первый наш съезд, надо собрать единомышленников совсей страны. А ты давай развивай свою идею…

В Политехническом я однажды был, из школы водили весь классэкскурсией. До сих пор помню динамо-машины и огромные чудовищные моторы,похожие на пушки времен Ивана Грозного: массивные, толстые, с литымиукрашениями на броне, с торчащими толстыми медными проводами. Теперь те залысдаются внаем для разного рода собраний, презентаций и празднеств. В местнойпрессе было сообщение, что в рыночное время держать такое здание под музеемнерентабельно, предполагается отдать его под бордель, такой коммерческий ходсразу принесет сотни миллионов долларов чистого дохода.

Правда, правозащитники пока что защищают здание, напирая нато, что хоть проституцию и легализовали, но под эти самые дома предполагаетсяпереоборудовать особняки на окраине города. В крайнем случае отдать под бордельздание ЦДЖ: там и так уже бардак, нужно только таблички сменить.

Я встретил Габриэллу на полдороге, она в строгом платье,полуделовом-полувечернем, умело подкрашена, изысканна и отстраненна, словно этоне она неделю назад прогибалась подо мной в сладостном оргазме.

Впрочем, при современном отношении к этому делу можносказать и так, что это она меня изгибала для собственного удовольствия. И чтоэто даже не повод для знакомства.

– Не опаздываем? – спросила она тревожно.

– Час пик миновал, – успокоил я.

– Но это самый центр…

– Я знаю, как туда проскочить, минуя заторы, –заверил я.

– Как?

– Все еще есть проходные дворы…

Все-таки чуть-чуть запоздали, не один я такой мудрый,устрашился, что теперь хрен отыщешь, куда приткнуть машину. К счастью, ценителипоэзии Николая Рубцова богаты духовно и не обременены материально: машин вокругздания немного, да те и не блещут роскошью.

Я перевел дыхание: не люблю ставить свою рядом с дорогимидоджами и бентли, заглушил и успел выскочить раньше, чтобы подать рукуГабриэлле.

Двери распахнуты в два зала: у одного дежурят дюжие мужики вприличных костюмах, останавливают желающих войти, за их спинами маячат накрытыестолы. Правда, не обильно, что-то вроде фуршета после доклада. Вход в другойзал свободен, мы тихохонько зашли и присели в заднем ряду.

Большой зал заполнен на две трети, докладчик медленно ипротяжно, словно священник, говорит о духовности и глубинной нравственностинашего народа. В зале слушают внимательно, а когда докладчик закончил ипоклонился, сверкнув лысиной, вежливо и сердечно похлопали.

Второй выступил с опровержением некоторых аспектов доклада,как он сказал, хотя я опровержения не уловил, а рассуждения о нравственности идуховности, преемственности поколений, что разгромили Мамая и Наполеона,создали картины Рублева и дивные комплексы Кремля и собора Василия Блаженного,показались вообще повторением основного доклада.

Габриэлла шепнула:

– Правда, хорошо говорит?

– Очень, – согласился я и, взяв ее тонкие пальцы,бережно держал в ладони. – Очень.

Она мягко улыбнулась.

– Слушай-слушай. Я читала его статьи.

– По астрономии?

– Ну, Слава…

– Извини.

– Ты же не только своей компьютерной графикой живешь?

– Да-да, прости. Он хорошо говорит. Особенно про эту,как ее, духовенность.

– Духовность, – поправила она, сдвигаяброви. – Над этим не шутят.

– Прости, – снова сказал я. – Поколениепепси, что с меня взять. А где твой отец?

Она повела глазами в сторону.

– Только не смотри прямо сейчас, а то вдруг оглянется…Они с мамой в первом ряду. Третье кресло от края.

– Ага, – сказал я, – вижу… Сразу видно, чтосупруги. Очень подогнаны друг под друга.

Она шепнула с улыбкой:

– Двадцать пять лет вместе. Это почти рекорд.

– А твои родители, – спросил я осторожно, –большие любители Рубцова?

– Мой отец преподает литературу, – шепнула она.

– В универе?

– Да. Или ты знал?

– Нет, но он не похож на школьного учителя, –ответил я. – На преподавателя хорошего университета – точно.

Она заулыбалась:

– На всякий случай запомни, его зовут СергеемКонстантиновичем, а маму – Людмилой Николаевной.

– Не забуду, – пообещал я. – Как они, стакими именами, да еще любители Рубцова, назвали тебя Габриэллой?

Она наморщила нос.