Кофемолка прожужжала, я залил кипятком и поставил джезву наплиту. Из прихожей донесся голос:

– Перемен не слишком много, но есть… ты случаем непоменял ориентацию?

– Нет, – ответил я бодро, – и ты сейчас вэтом убедишься!

– Что-то у меня пока нет желания, – сообщила оначуточку брезгливо. – Это что у тебя за такой серьезный дядя?

– Не узнала? – удивился я. – Тот, ктообъяснил мне, что нынешний путь к звездам ведет через многолетнее заключение…Астронавтика пахнет тюрьмой! Даже к Марсу надо лететь полгода, а это в такойтесной капсуле, что и тюремная камера покажется королевским залом. До Плутона –девять лет, а до звезд… до звезд – столетия.

Она вошла на кухню, внимательная и настороженная.

– И что? Ты это знал и раньше.

– И мирился, – согласился я. – Вернее, былготов. А теперь вот сам уверовал, что единственный реальный путь попасть кзвездам – сингулярность. Когда и годы ничего не значат при бессмертии, искорости как минимум равны скорости света. Это для начала.

Она спросила недоверчиво:

– То есть как это уверовал?

– Габриэлла, – напомнил я, – мы же говорили отрансчеловечестве, о сингулярности, о близком Переходе…

Она кивнула, лицо ее медленно застывало, превращаясь вмаску.

– Помню.

– Ну и…

Я запнулся, развел руками, испуганный и беспомощный, что нетак, а она продолжала смотреть на меня пристально и с тем вниманием, словно подмоей личиной заподозрила другого человека.

– Я все помню, – ответила она пугающе нейтральнымголосом, словно все эмоции покинули ее тело. – Мы говорили о всех этихштучках, что некоторые люди захотят вставить в свое тело.

– Некоторые? – переспросил я, спохватился: – Ахда, конечно… Некоторые захотят, но большинство – нет. Всякие там слесари,доярки, фанаты футбола…

Она покачала головой:

– Вячеслав, мне кажется, ты не уловил важный момент…

– Слава, – напомнил я. – Меня зовут Слава.

Тень неудовольствия пробежала по ее лицу, но кивнула,аристократы не дают себя сбить с прямой дороги всяким мелочам.

– Ты не уловил очень важный момент.

– Какой?

– Мы не говорим о простонародье, – произнесла оналедяным голосом. – Мы говорим о совести народа, о его душе и… когдаговорят «соль земли», то имеют в виду не крестьянина в просоленной от потарубашке, а духовно устойчивых людей, которые и образуют скелет нации.

Я торопливо кивнул:

– Габи, кто спорит?

Она поморщилась сильнее, я с ужасом вспомнил, что ее коробитэто «Габи» от посторонних.

– Ты не споришь, – уточнила она, – но ты нето говоришь. Когда ты говорил про эту жуткую трансчеловечность и еще болееотвратительную… как ее, сингулярность, я приняла это как игру ума. Просто игру!Одни одеваются орками и эльфами, бегают с мечами в Нескучном саду, дерутся соскифами – это что-то вообще ужасное, другие делают себе костюмы из Star Wars.Вы играете в эту… сингулярность. Я только сейчас начинаю понимать, что у тебяэто не игра! И что найдется достаточно безнравственных людей, которые начнутприбегать к этим ужасным новинкам… Я говорю о подключении прекрасногочеловеческого тела к компьютерам, о вживлении в самое совершенное из чудесприроды – человеческое тело – ужасных железок!

– Габи… – прошептал я с ужасом. – Габриэлла…

Она прервала, рассерженно сверкнув глазами:

– Когда ты говорил, что людям придется лопать радий, тыне говорил, что будешь среди этих людей! Вспомни, мы все время говорили про техлюдей, у которых нет души! Они уйдут из человечества в железнячники, внечеловеки, в атомные вихри.

– Габриэлла, – сказал я убито, – но людям недостичь дальних звезд… Даже близких!

Она посмотрела очень рассерженно.

– Ты хотел пройтись по пескам Марса? Пройдешь вскафандре! А до звезд доберутся в звездолетах наши потомки. Не знаю как, нодоберутся. Люди доберутся, Вячеслав, а не атомные вихри, у которых счеловечеством не останется ничего общего!

Я долго стоял у окна, глядя ей вслед, плавил лбом стекло, ав груди намерзал ледяной ком. Даже в глубоком детстве не чувствовал себя втаком отчаянии, а в том возрасте все воспринималось преувеличенно остро. Этосейчас я вроде бы оброс толстой кожей, но, как выяснилось, вся толстокожестьисчезла, сейчас я весь – обнаженное сердце, истекающее кровью.

Габриэлла ушла, а она не та современная девочка, что неимеет убеждений, которой бы только шмотки, побрякушки, богатый спонсор ивозможность выскочить за олигарха. Той, современной, все равно, куда идти, лишьбы клево, весело и не надо думать. Габриэлла же…

– Габриэлла, – повторил я вслух, – Габриэлла…Ну почему так? Габриэлла…

Стена словно исчезла, я ощутил, что стою на краю бездны, адалеко-далеко внизу тротуар и крохотные припаркованные машины. Что я за дурак:высокомерно третировал пьяненьких слесарей и домохозяек с фанатами футбола:им-де не войти в царство небесное сингулярности, полуобезьяны, лемуры, простейшие,ха-ха, а я вот весь из себя замечательный и на белом коне. Сам тоже в белом!

Но из слесарей, домохозяек и фанатов футбола кто-то и хотелбы в сингулярность, это мы их не пустим, но вот вся интеллигенция… жуть, этотогромный слой, все увеличивающийся, уже не слой, а пласт, да такой пласт, чтовроде пласт земной коры, на котором горы, реки, леса и множество стран с ихнефтью и золотом… эта интеллигенция крепко стоит на своих «нравственныхпозициях».

Вот взять ту прекрасную, как нам вдолбили со школьной скамьи,творческую и прочую элиту: Пушкин, Лермонтов, Кюхельбекер, всех этихдекабристов, что «против царя и за народ», и показать им наш мир? Сказать,переселяйтесь, ребята, сюда. У нас тут телевизоры, холодильники, компьютеры,медицина… Да все ужаснутся одной только мысли, что нельзя сечь крепостных, адеревенских девок пользовать для половых нужд, что придется отпустить на волю…нет, крепостных вообще не будет, все равны, ужас какой, равны с чернью, дажедворяне должны служить или работать, нельзя будет приезжать в свое родовоеимение, его отберут…

А ведь мир той интеллигенции отличим от нынешнего только вмелких деталях! В сравнении, конечно, нынешнего с сингулярным. Самая коснаясила не слесари – эти хоть и не все, но готовы учиться, однако русская интеллигенцияустроилась настолько удобно, что уже не сдвинуть с судейского места. Учитьсяничему не будет и не может, сама учит «высокой духовности», хотя не понимает,что это, но это не помеха, а повод туманно и возвышенно поговорить отрансцендентности, непознаваемости, ведь у духовности нет дна и потому нетточного обозначения, алгеброй гармонию не измерить, это надо чувствовать, а непонимать…