– Мне кажется, – заметила она осторожно, – тыне совсем… принял это?

– Рубцова?

– Нет, что папа говорил.

– А, про зэков… Честно говоря, я бы зэков и близко неподпускал к университетам. Паршивая овца все стадо портит.

– Славик! Есть случаи, когда их перевоспитывали.

– Ну да, а за это время они человек двадцать приучили кнаркотикам. И вообще пропитали зэковской романтикой всю общагу!

– Ты считаешь, что современная гуманность иблаготворительные фонды…

Я развел руками.

– Габриэлла, нищим всегда подавали. А до революциикупцы делали такие пожертвования, что большевики на те деньги вооружились дозубов!.. Нищим подавали в Средневековье, в Риме, Египте… так что христианскоемилосердие ни при чем. Мир меняли не благотворительные фонды, а люди оченьнеразборчивые и совсем не гуманные.

Он?? смотрела с ужасом.

– Слава!

В ее голосе звучало предостережение. Я пожал плечами.

– Габриэлла, я поддакивал твоим родителям, но ты ведьне они, ты меня поймешь. На самом деле мир не таков, каким его рисуют в этих…благотворительных. Не знаю даже, зачем эти благотворительные акции… Дымовыезавесы?

Она рассердилась, сердито сверкала глазами. Я кое-какуговорил покинуть собрание, мы уже отметились, показались, этого достаточно. Ародители пусть общаются с Игорем Арнольдовичем, он очень приятный молодоймужчина. Даже приятный во всех отношениях, как говаривал автор «Мертвых душ»,на что-то уже тогда намекая.

Движение в районе Ногина плотное, я машину вел осторожно всплошном потоке сверкающих машин. Габриэлла сердито молчала, я старался убедитьсебя, что забота о падших, как говорили в старину, то есть обо всех этихнаркоманах, уголовниках и прочих футбольных фанатах, – проявление высокойкультуры и развитости общества. Я и не спорил вообще-то. Это проявлениекультуры и развитости их общества, того самого, что останется по ту сторонуПерехода.

К сожалению, хотя о чем тут жалеть, это общество уженевозможно реорганизовать. Нельзя даже надстроить, тем более – превратить вочто-то развитое. Оно само загнало себя в ловушку гуманитарности и теперьобречено все больше разрушать себя. У него только одна дорога: становитьсягуманнее, расширять сферу охвата гуманностью все большего поля деятельности ивсе больше наркоманов и зэков тащить в культуру, давать им образование, кормитьи лечить бесплатно, повышать социальные пособия…

Когда-то будет достигнут предел, и все полетит к черту, ноэто будет уже не наша проблема. Мы окажемся по ту сторону Перехода, асингулярам нет дела до того, как там живут мокрицы, уховертки и прочиемногоножки.

Габриэлла сердито задвигалась, повернула ко мне голову.

– Ты куда едешь?

– Ко мне.

– С какой стати? – спросила она. – Мненекогда.

– Вечер закончился, – сказал я, – занятийникаких нет… Габриэлла, ты просто дуешься на меня. Перестань.

– Нет, – отрезала она. – Отвези меня домой.

– Едем ко мне.

– Нет! – ответила она, повысив голос. – Иливысади меня здесь!

– Не высажу, – ответил я, тоже повышаяголос. – Габриэлла, перестань… Заедем ко мне, я тебе кое-что покажу.

– Что?

– Ты этого еще не видела, – ответил я загадочно.

Она сердито смотрела прямо перед собой, в ее глазах быстросменялись огни фонарей, цветные полосы реклам, коротко и резко вспыхивали фарывстречных машин.

Габриэлла, стучало в моей груди сладко и нежно, самаяреакционная сила – не пьяненькие слесари и домохозяйки, как мы говоримпривычно, а русская интеллигенция. Нынешняя русская интеллигенция. Особенностьнашей интеллигенции в том, что ею автоматически считаешься, получив диплом овысшем образовании. Ну, как раньше достаточно было купить шляпу и надеть очки.

Домохозяйки и слесари, хотя и считают, что знают, какповысить ВВП, обрушить доллар и установить мир во всем мире, легко меняютвзгляды, а вот интеллигенция, гордая, что – интеллигенция, претендует не толькона неподсудность власти, обществу и морали, в то время как себя считает нетолько вправе всех и вся судить, но требует себе ведущую и направляющую роль вмире. Именно российская, так как сама себя убедила, что самая духовная инравственная. Как же, на Западе Достоевского читали! Этого достаточно, этотдовод слышу со всех сторон со дня рождения.

Но если на Западе, да и на Востоке, интеллигенция – это те,кого бабушки и дедушки своим примером воспитали жить по высоким нравственнымустоям их семьи и общества, то у нас это те же слесари и домохозяйки, всеголишь получившие дипломы о высшем образовании. И потому у них такой апломб,самомнение и страсть учить и поучать, какой нет у ста тысяч слесарей.

Нашу интеллигенцию хрен чему-то научишь и хрен сдвинешь с еекочки. Слушать никого не слушает, так как слушать должны только ее, переубедитьнаших интелей невозможно. И что бы ей ни говорили, все равно будут смотретьсвысока: высший суд – российская интеллигенция.

Ну как те бабки на лавочке у подъезда.

Припарковав машину, попытался успеть открыть дверцу передГабриэллой, но та не удостоила такой милости: выскочила сама, яркая ибожественно прекрасная даже в тусклом свете окон дома.

Небо черное и холодное, как угольная яма зимой, в чернотеболезненно остро сверкают кристаллы звезд, почему-то сейчас представившиеся какочень далекие айсберги. И хотя умом знаю, что это раскаленные шары плазмы, новсе равно сейчас видел только куски льда, усеявшие небосвод.

– Позволь…

Но даже локоть отдернула от моей ладони. Я торопливо забежалвперед и суетливо приложил магнитный ключ к замку. Габриэлла упорно смотрелаперед собой, не давая поймать ее взгляд.

В лифте я пытался встать так, чтобы она оказалась ко мнелицом, но Габриэлла протиснулась к двери, а схватить ее в объятия, как раньше,почему-то не посмел.

На площадке, пока я открывал замки, упорно смотрела в стену.Я зашел следом, чувствую себя, как побитый ногами, спросил заискивающе:

– Кофе?

Она кивнула:

– Да, кофе.

Ее портрет на прежнем месте, плюс добавились еще два: этиснимки я делал еще тщательнее, настоящим фотоаппаратом, ничего не дорисовывал.Но, кроме ее портретов, пейзажи Марса, лун Юпитера и Сатурна, а также снимкигалактик, туманностей и квазагов, которых все больше и больше, из прихожейперебираются в комнату и даже на кухню.

А также портреты ФМ-2030, Кеплера, Гершеля, Эттингера иДрекслера. Габриэлла остановилась перед ними, я из кухни видел, как морщит лоб,стараясь узнать в них великих Хойла или Хаббла, Тьюринга или хотя бы Максутова.