Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорогая Вайолет!
Я мог бы высказать Вам это при личной встрече, однако мне хочется изложить свои слова на бумаге, чтобы Вы увидели их написанными пером и чернилами и убедились в искренности моих намерений и подлинности моих извинений.
Вайолет, я предельно несправедливо поступил с Вами и, что еще важнее, с Вашим братом. Я так стремился оставить ужас войны позади, что не уведомил человека, заслужившего высшие награды и признание за акт исключительного мужества, в результате чего этот человек не получил звания героя, которого достоин. Вместо этого из-за нескольких ошибочных предположений со стороны высшего командования упомянутые награды и лавры героя достались другому, а тому не хватило силы характера во всеуслышание заявить об ошибке. В результате настоящий герой жил в безвестности, страдая от страшных ран, оставленных войной, а вор, укравший его жизнь и славу, годами незаконно наслаждался благополучием.
Тем героем был не кто иной, как Ваш брат Реджинальд Портер, а вором и трусом – я. Своим героизмом Портер спас жизнь мне и многим своим сослуживцам.
Чтобы полностью осознать зло, причиненное Вашему брату, мне понадобилось много лет и трагедия в собственной жизни. Никакими извинениями, никакими действиями, предпринимаемыми мною сейчас, мне не искупить вину за прошлое, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы хоть как-то это компенсировать. Я позабочусь о том, чтобы оставшиеся дни жизни Вашего брата были наполнены радостью и он провел их с максимальным комфортом.
Все эти годы я оплачивал пребывание Реджи и уход за ним, но никакие деньги не смогут искупить моей вины. Я искренне раскаиваюсь в своем поведении не только по отношению к Реджи, но и к Вам, Вайолет. Я уже рассказал армейскому командованию печальную правду о себе и готов понести любое наказание, какое они сочтут необходимым. Я попросил их как можно скорее передать Реджи медали, которые он с честью заслужил.
Надеюсь, со временем Вы найдете в себе силы меня простить.
Искренне Ваш,
Перечитав письмо, Эдвард складывает лист. В это время дверь кафе распахивается и туда влетает Гарри Лафлин в шляпе набекрень и небрежно замотанном шарфе. Полы его пальто развеваются от быстрой ходьбы. Эдвард успевает убрать письмо в портфель.
– Привет, Лафлин, – говорит Эдвард.
Он встает, чтобы поздороваться с запыхавшимся американцем, приехавшим на встречу с европейскими евгенистами. Гарри пожимает протянутую руку.
– Привет, Хэмилтон, – хриплым голосом отвечает Лафлин.
Сегодня он необычно возбужден. У него наморщен лоб, а сам он выглядит так, словно не спал все выходные.
– Времени у меня в обрез, – говорит он и подает знак официанту. – Пожалуйста, чашку крепкого кофе! – кричит он через весь зал, плюхается на стул и принимается массировать лоб. – Ну и неделька была! Эта чертова неустойчивость рынка! Пусть я и не самый богатый человек, но у меня есть кое-какие вложения. У вас ведь тоже? Такая катастрофа! – Он качает головой. – Даже Рокфеллер извивается, как грешник на сковороде. На прошлой неделе он потерял миллионы, из-за чего наше финансирование приостановлено. Слава богу, банкиры вроде бы возвращают все в прежнее русло. Думаю, мы выкарабкаемся, но я первым же пароходом возвращаюсь домой. Сейчас я должен держать руль в своих руках. Нельзя, чтобы множество наших исследовательских проектов рухнули в пропасть… Так о чем вы хотели поговорить? Забыл спросить: как вы вообще?
Эдвард не торопится с ответом, всесторонне обдумывая свой разговор с Лафлином.
– Я… Бóльшая часть моих денег вложена в акции и облигации английских компаний. Мои банкиры – люди весьма консервативные, – с надеждой добавляет он.
На прошлой неделе он получил письмо из банка с разъяснением, какие именно действия предпринимает банк для сбережения его денег, но совсем не помнит содержания письма.
– Рад слышать. Но держитесь крепко, Эдвард. Так сейчас все говорят. Держитесь крепко, и боже вас упаси от панической распродажи. Это прямая дорожка к катастрофе. Так вы об этом хотели поговорить?
Эдвард откашливается:
– Вам хватает забот, и потому я перейду прямо к сути. Я передумал поддерживать инициативу Чёрча о принудительной изоляции и стерилизации слабоумных. Я вам очень признателен за помощь. Вы снабдили меня дополнительными данными, подкрепляющими мои исследования. Я бы не посмел отнимать у вас время, но получается… – Эдвард чувствует, как у него напряглись челюстные мышцы.
– В чем дело? – Гарри смотрит на Эдварда так, словно у того выросла вторая голова.
– Как вы знаете, я много лет занимался исследованиями в этой области, – продолжает Эдвард, сознавая, что его слова звучат как тщательно отрепетированная речь. – Недавно я вдруг понял вот что. Хотя я по-прежнему убежден в наследуемости умственных способностей, собранные данные, вопреки моим ожиданиям, не слишком четко показывают эту взаимосвязь. В результате я усомнился в эффективности евгенической программы и ее человечности. Короче говоря, я больше не могу поддерживать законопроект, который столь фундаментально посягает на свободу человека, ущемляя ее в пользу государства. И потому отныне я ухожу со своего поста в Евгеническом обществе и целиком сосредоточиваюсь на работе в сфере образования. Я больше не уверен в правильности картины будущего, основанного на принципах евгеники. Мне думается, сама эта наука… бездоказательна и, возможно, опасна в своем применении.
Воцаряется пауза.
– Вы серьезно? – усмехается Лафлин. – Для кого именно она опасна?
– Для всех нас. Мы не знаем всех последствий того, чего пытаемся достичь посредством евгенической политики как для будущего расы, так и для отдельных людей. Ряд результатов, которые я увидел в своей работе, заставляет меня усомниться даже в правильности теорий, на которых строится евгеника.
Официант приносит кофейник. Эдвард и Генри молча разливают кофе по чашкам, кладут сахар и размешивают.
– Я что-то не понимаю. – Гарри чешет в голове, вид у него смущенный. – Эдвард, мы с вами сотрудничаем давно. Я думал, между нами существует полное единство мнений. Что с вами случилось, черт возьми?!
– У меня было время подумать, – тяжело вздыхает Эдвард. – Фактически я был вынужден думать. Я был настолько уверен в правильности евгенического взгляда на мир, что, когда некоторые результаты моих исследований разошлись с теорией, я обвинил в этом сами исследования. И тогда я состряпал новые данные, дающие мне нужные результаты. Как называется человек, занимающийся подобными вещами?
Он смотрит на Гарри. Сейчас он раскрывается перед американским коллегой. Распахивает рубашку на груди. Гарри достаточно вонзить в него нож и повернуть рукоятку. Но вместо этого Гарри смеется и спрашивает:
– Вы серьезно?
– Да. Я знаю, о чем говорю. Я не считаю теорию полностью ошибочной, но мы не можем строить общенациональную политику на чем-то… бесчестном. Вы понимаете смысл моих слов?
