– Полагаю, что нет. – Он складывает руки, как в молитве. – Разумеется, все устоится, успокоится, а в конце, как всегда, основная доля страданий достанется рабочему человеку.

– На самом деле, Марсель, страдания достанутся рабочей женщине! – запальчиво возражает Роуз. – Почему твои социалистические воззрения на мир неизменно игнорируют женщин? По-моему, ты забываешь, что в действительности не мужчина, а именно женщина оказывается на самом дне. Это она откажется от последнего куска хлеба, чтобы накормить своих голодных детей. Она продаст единственное пальто, потому что ее малыши замерзают!

– Chéri! Успокойся. Ты же знаешь, когда я говорю о рабочем человеке, в это понятие входят и мужчины, и женщины!

– Да? Тогда почему бы так и не сказать?

– Роуз, дорогая. – Сейчас Марсель похож на нашкодившего ребенка. – Пожалуйста, прости меня.

Они слащаво дуются друг на друга. Это зрелище не для Элинор. Сентиментальность в их отношениях трогает, но порой бывает слишком приторной. Элинор открывает «Фигаро» и читает заголовки. «Кризис на фондовой бирже закончился!» Сидя здесь, в безмятежной глуши, она и знать не знала ни о каком кризисе. С таким же успехов биржи в Лондоне и Нью-Йорке могли находиться на другой планете. Заголовки не вызывают у нее никаких чувств. Она продолжает читать: «После нескольких дней, когда курс метался, как в лихорадке, после панических продаж и катастрофического обвала, случившегося в четверг, в пятницу рынок показал некоторый рост. По мнению нью-йоркских газет, мы повидали самое худшее. Расчетные палаты пережили самый страшный в истории день, однако выстояли и продолжают свою работу. Банкиры надеются на быстрое восстановление по мере того, как доверие к банкам снова будет возрастать. Не дай нам Бог снова пережить нечто подобное!»

Элинор пробегает глазами еще несколько статей, где говорится о миллиардах, потерянных американскими фондовыми биржами, и о том, что изменения в величине процентной ставки могут затронуть другие страны, но и это ее не трогает. Кого волнует, если кучка богатых банкиров потеряла изрядную часть своих денег?

Она зевает и откладывает газету.

– Все не так уж и плохо, – говорит Элинор, допивая вино. – Не знаю, каким образом вы пришли к выводу о катастрофических последствиях для всех нас.

– Это вы скоро узнаете, – с уверенностью прорицателя отвечает Марсель. – Я с самой весны слежу за развитием событий. Уже тогда раздавались голоса, предсказывающие кризис, но их стремились зашикать. А эти люди говорили, что стоимость акций и облигаций не может бесконечно расти, что сейчас они непомерно высоки и не имеют ничего общего с истинной стоимостью выпустивших их компаний. Воздушный шар надувался, надувался и наконец – пуф! – Марсель изображает лопнувший экономический пузырь. Элинор удивляется, как художник может столь профессионально разбираться в биржевых тонкостях. – Я не верю в стабилизацию бирж, – заключает Марсель.

– Откуда вы можете это знать? – спрашивает Элинор.

– Mon dieu, я не знаю финансовых тонкостей. Но мне кое-что известно о человеческой психологии. А людям, дорогая Элинор, свойственно плодить хаос и наивно надеяться, что в конце все каким-то чудесным образом наладится. Но жизнь снова и снова разбивает эти надежды.

Он складывает руки на груди и надувает щеки.

– Мама!

Мейбл елозит, норовя слезть с колен Мари.

Мари что-то быстро и напряженно говорит Марселю по-французски. Элинор улавливает лишь отдельные фразы: «Пожалуйста, не говори о политике… Это довольно скучно».

Мейбл обегает вокруг стола и тычет куклой в Элинор.

– Пруденс захотела прогуляться? – спрашивает Элинор.

Их новый распорядок дня включает ежедневные прогулки после ланча. Мейбл подбирает интересные камешки и веточки. Она указывает на птиц, скалы и растения, спрашивая названия. Элинор говорит, как они называются, а Мейбл повторяет. Сейчас, услышав вопрос матери, Мейбл улыбается.

– Мама, – произносит она, протягивая руку.

– Просим нас простить, – говорит Элинор, – но у нас назначено свидание с природой.

Марсель откладывает газету и поворачивается к Роуз:

– Замечательная идея. Роуз, может, и ты составишь мне компанию на прогулке?

Мари говорит, что сама уберет со стола, а затем будет отдыхать. Элинор смотрит, как сестра и Марсель исчезают за старым домом, чьи стены имеют цвет песка пустыни.

Взявшись за руки, Мейбл и Элинор бродят между искривленными стволами деревьев и виноградными лозами. Мейбл совсем не похожа на ту, какой была полтора года назад. Сейчас это тень прежней веселой щебетуньи. То время кажется Элинор принадлежащим к другой жизни. Нынешняя Мейбл тихая и покладистая, но у нее бывают проблески. Она весело хихикает, иногда ее взгляд становится озорным. Ее все больше интересует окружающий мир. Словно цветок, она медленно раскрывается, и ее взгляд обращен уже не внутрь, а наружу. Процесс выздоровления хрупок и длителен, с удачными и неудачными днями. Один день – один шаг, и Элинор должна довольствоваться этим.

Находясь во Франции, она ведет переписку с доктором Эверсли. Его очень интересуют успехи Мейбл, поскольку она входила в группу детей, которых он начинал и продолжает лечить диетой. Элинор аккуратно пишет ему каждую неделю, рассказывая о состоянии дочери, и добавляет клинические подробности, сообщенные доктором Дево. Она все лучше разбирается в тонкостях лечения. Доктор Эверсли искренне обрадован успехами Мейбл. В последнем письме он даже вызвался наблюдать за лечением Мейбл, когда Элинор решит вернуться в Англию.

Во время прогулки Элинор говорит, а Мейбл слушает. Она рассказывает дочери о Джимми и об отце, о Дилли и Байроне. В горле Элинор встает комок. Будут ли они снова жить вместе?

Год назад она и представить не могла жизни без Эдварда. Он был для нее всем. Он вырвал ее и Роуз из горя и нищеты, обрушившихся на них после убийства матери. Много лет подряд Элинор слишком полагалась на него во всем. Сейчас она это ясно осознает. Она так и не примирилась с потерей матери. Роуз помогла ей это понять. Однако своим переездом сюда она доказала, что может жить без Эдварда. Но хочет ли? Этот вопрос она задает себе, вдыхая теплый застывший воздух с ароматом дыма и уходящего лета.

В кармане Элинор лежит письмо Эдварда. Еще вчера она принесла его с почты и пока никому не рассказала о его содержании. Прежде чем это сделать, она должна разобраться в своих чувствах, а в них еще много неясного.