– Черт вас побери, Эдвард! – У Генри краснеет лицо, надуваются щеки, а глаза становятся большими. – Какая муха вас укусила? Такое ощущение, будто какой-то сумасшедший либертарианец промыл вам мозги! – Он щелкает пальцами. – Мы знаем: эти действия необходимо осуществить. Неужели вы искренне считаете, что вы единственный, кто изобретает несуществующие результаты, преувеличивает данные или даже идет на подлог? Эдвард, иногда цель оправдывает средства. Согласны?

Эдвард отхлебывает кофе. Гарри обладает недюжинным талантом убеждения. С самого момента их знакомства он ловил себя на том, что подражает этому харизматичному американцу. Он вновь чувствует себя мальчишкой-школьником, готовым на все, только бы понравиться заводилам класса.

Но не сегодня. Он качает головой:

– Нет, Гарри. Не согласен.

– Значит, после стольких лет исследований, с той репутацией, которая у вас сложилась, вы попросту готовы отшвырнуть евгенику со своего пути? Эдвард, вы же умный человек. Я говорю это не ради комплимента. Я читал ваши работы. Они характеризуют вас как передового специалиста в евгенике, психологии и образовании. Люди руководствуются вашими данными по генетике и исследованиям слабоумных. Мы руководствуемся ими. И это ваше неожиданное сальто-мортале не имеет смысла! Да что вообще творится? – Гарри с силой ударяет ладонями по столу, отчего кофе из его чашки проливается на блюдце.

Эдвард сглатывает, не обращая внимания на пот, выступивший у него на лбу и на шее под воротником. «Будь честен, Эдвард», – слышится у него внутри мягкий, ободряющий голос Элинор. Этот голос убеждает его двигаться вперед. Он делает глубокий вдох.

– Я уже говорил, – продолжает он, стараясь не терять спокойствия. – Как ученый, я сейчас в меньшей степени убежден в пользе евгенической теории. Фактически я начал думать, а не стоит ли потратить эти деньги на поиск методов лечения и способов улучшить жизнь людей. И на образование. Образование было моей изначальной сферой интересов, и я намерен к нему вернуться. Образование в широком смысле, рассчитанное как на смышленых, так и на умственно отсталых. Мы можем что-то изменить в подходе к обучению этих детей и сделать их дальнейшую жизнь продуктивнее и счастливее. Поэтому наряду с планами по обучению юных талантов я планирую разработать школы нового типа, где будут учить тех, кому учеба дается с большим трудом. Гарри, я должен рассказать вам еще кое-что. – Он снова глотает слюну. – Речь о нашей дочери Мейбл. Вы помните ее?

– Конечно, – кивает Гарри.

Эдвард опять набирает полные легкие воздуха:

– Так вот, она страдает эпилепсией.

Эдвард чувствует, что впервые в жизни говорит правду. Он рассказывает, как болезнь Мейбл прогрессировала и как он настоял на отправке ее в колонию Хит. Признается, что изо всех сил пытался забыть о ее существовании, но Элинор никогда не теряла надежд облегчить участь их дочери. Гарри слушает с бесстрастным выражением лица. Под конец рассказа американец, к изумлению Эдварда, разражается смехом.

– Эдвард, – говорит Гарри, наклоняясь к нему, – я сочувствую вашей дочери. Искренне сочувствую, но это не может вам помешать. Нам всем. Вы же знаете: евгеническая политика правильна и нацелена на добро. Случившееся в вашей личной жизни не должно мешать тому, что делается во имя всеобщего блага. Вам ведь известно, что перестройка общества на принципах евгеники – единственный способ избежать катастрофы в будущем.

– В том-то все и дело, что я в этом больше не уверен.

– Да бросьте, дружище! – восклицает Гарри. – Уж если мы начали сегодня откровенничать, хотите узнать правду обо мне? Я ведь тоже эпилептик. Да. Вы шокированы? Но так оно и есть. Болезнь донимает меня, но не настолько, чтобы оказаться в стенах заведения для эпилептиков. К счастью, мои умственные способности не пострадали. И уж конечно, болезнь не остановит меня от продвижения того, что я считаю правильным.

– Мне больно это слышать, – признается Эдвард, удивленно глядя на Гарри.

Как тому удается сохранять тайну? И как он может ратовать за стерилизацию эпилептиков, когда сам страдает от этой болезни?

– Вам приходится тяжело?

– Как я уже сказал, болезнь донимает меня не так сильно. О ней знают лишь мой врач и Пэнси. Теперь еще и вы. – Он залпом допивает кофе, закуривает сигарету и глубоко затягивается.

– Как… – начинает Эдвард, голова которого до сих пор кружится от услышанного признания. – Как же вы можете оправдывать насильственную изоляцию людей, страдающих той же болезнью, что и вы?

– Потому что я существенно отличаюсь от них. У них нет ни моих знаний, ни моего интеллекта. Поэтому я намерен продвигать нашу программу стерилизации и сегрегации. Эдвард, мы должны делать то, что правильно и пойдет на пользу обществу. Речь не об отдельных людях. – Гарри торжествующе откидывается на спинку стула, выпуская облако дыма. Он считает, что победил в их споре.

Эдвард надевает шляпу и снимает со спинки стула пальто.

– Гарри, прошу меня извинить, но у меня еще одна встреча. Я не собираюсь менять свою точку зрения. Я поделился ею с вами из вежливости, как с давнишним коллегой. Мне хотелось, чтобы вы узнали об этом прежде, чем я сделаю публичное заявление. Как я уже говорил, я продолжу работать в сферах образования и психологии. Но я более не намерен поддерживать евгеническое движение и любые его принципы. Что бы вы ни говорили, я не передумаю. – Он встает. – До свидания, Лафлин. Искренне желаю вам всего наилучшего.

Спиной он ощущает взгляд Гарри, сопровождающий его до тех пор, пока он не заворачивает за угол, быстрым шагом направляясь к Вестминстерскому дворцу.

Теперь он должен объявить Чёрчу, что отзывает свою поддержку законопроекта. Он также должен сообщить Королевской комиссии, что обнаружил существенную ошибку в данных, а потому они более не могут считаться достоверными. Эта ошибка заставила его пересмотреть его воззрения на евгенику, и он более не уверен в наследственной передаче умственных способностей и слабоумия. Требуются дополнительные исследования, и, пока они не будут проведены, законопроект ни в коем случает не должен приобретать статус закона.

Вернувшись в Брук-Энд, Эдвард переодевается к обеду, когда в доме неожиданно появляется Бартон.

Сосед ожидает Эдварда в гостиной, коротая время с большой порцией виски. Вид у него угрюмый.

– Простите за вторжение, – говорит он, – но мне захотелось узнать, все ли у вас в порядке, старина. А то эта лавина жутких новостей с фондовых бирж… – Бартон качает головой и цокает языком.

– И что страшного там приключилось? – спрашивает Эдвард.

Он тоже наливает себе виски, раздумывая об истинной цели визита соседа: действительно Бартона волнует состояние финансов Эдварда или же он хочет рассказать о постигшей его катастрофе?

– От газет становится лишь тошнее. Держу пари: они ликуют от дрянных новостей, преподнося все события в десять раз трагичнее.

От эмоций у Бартона на скулах ходят желваки.