Вязенкин. И разделался со снайпером, который застрелил его вчера перед тем, как позвонила жена.

Дни с этого вечера начали свой обратный отсчет.

Он еще вспомнил Макогонова. Тот говорил ему по-солдатски: «Будет плохо — возьми в руки железо. И тренируйся. Станет совсем тяжко — не выпускай из рук железа».

Вязенкин закатил под кровать гантели.

Он не считал дни.

Пятым пусть будет тот день, когда он отдал собакам колбасу — вторник.

Четвертый наступил утром в среду.

Отсчет начался.

Просыпаться не хотелось. Звонили родители, звонила дочь от первого брака. Звонила молодая жена с юго-востока.

— Алле. Я в отпуске, — он бросил телефон и закрылся подушкой.

Но телефон звонил снова и снова. Он включил беззвучный режим.

Был полдень среды. Вязенкин проснулся и сел на кровати. Кровать на съемной квартире была чужой. В Грозном у него была своя кровать.

«В Грозном у меня была настоящая — моя кровать», — подумал Вязенкин.

На кровати было несвежее белье. На подушку пролилось большое желтое пятно. Вязенкин скривился — подушка пахла пивом. Он перевернул подушку.

Он поднялся с постели и вышел на кухню, постоял, перебирая ногами на холодном линолеуме. Он булькнул пивом — теплым выдохшимся пивом. Открыл и не закрыл дверь в ванную комнату. Он склонился над умывальником и сплюнул длинную тягучую слюну. Он стал смотреть на себя в зеркало, высунул желтый язык.

— Язык мой — враг мой, — произнес Вязенкин и удивился, как его голос стал похож на рык того солдата с зелеными глазами.

— Буча, где ты? — спросил Вязенкин у своего отражения. Отражение скривилось и засунуло в рот зубную щетку.

Он водил щеткой по зубам.

И старался не открывать рот, чтобы брызги не летели в зеркало.

Ему надоело тереть, он бросил щетку в раковину и открыл «на всю» холодную воду.

Вода зашумела, полетели брызги.

Он смотрел, как забрызгивалось его отражение.

Он представлял себе, как снайпер Буча сидит на башне бэтера с винтовкой, а рядом Мишаня, сзади Костя Романченко, за Костей взводный Каргулов. Вакула орет у штаба. Вакула всегда по утрам орет, он так легкие прочищает. Колмогоров шепчет Светлане Палне на ухо — шепчет, а все кругом будто не видят, — все кругом понимают, что у коменданта со Светланой Палной отношения. Урчит бэтер. Холодная броня у бэтера. Утром холодная, когда с ночи. Днем теплая. Кровь на броне теплая. Серега Красивый Бэтер кровь смоет из ведра. Плеснет. Вода пахнет нефтью. И кровью. Станет броня у бэтера снова холодной. Пестиков себе геморрой нажил: ему говорили не сиди на холодном. А он сидел, всегда сидел на башне. Смелый он, этот Пестиков. Кредит отдает. Не пьет, когда возвращается домой. Отчего не пьет? Оттого что много забот у Пестикова: двое сыновей, жена, кредит, ремонт. Пестиков экономный: он окна в новой квартире в два ряда кирпичом заложил. Он стеклопакеты заказал. Денег не хватало. Он окна и заложил.

Четвертый день — вторую половину — Вязенкин тяготился мыслью, что надо поговорить с дочерью от первого брака. Дочь взрослела и нуждалась в отце. Но Вязенкин, хоть был и в разводе с первой женой, но был хорошим отцом: он знал, что дети не должны все знать о своих родителях. Особенно дочь про отца, — она будет искать себе такого же спутника жизни, найдет и будет несчастливой.

Он собрался и поговорил. Он сказал дочери, что все в порядке, что у него работа и приехать теперь не сможет. Почему такой голос хриплый? Простыл. Спросил, как дела в деревне у бабы с дедой. «Деда достроил веранду? Конечно, приеду, детка моя. Обещаю. Только разберусь с делами».

Темным вечером, когда прохлада вползала в форточки, Вязенкин сидел на лоджии и наслаждался одиночеством. Он так думал. Он хотел, чтобы все думали, что он замечательно проводит время в компании с самим собой.

Из Ведено он привез бронежилет, из Шали каску. Каску подарили саперы, бронежилет разведчики. Каска и бронежилет валялись на лоджии под ногами. Он спотыкался о каску. Споткнулся в темноте, выругался. Пнул ногой. Каска покатилась по полу. Звякнула.

— Среда, — произнес он. И не услышал собственного голоса. — Вечер среды.

Он тяжело засыпал. Звонил телефон.

— Алле.

— Ну, как ты?

Опять она. На юго-востоке темней, чем на северо-западе. Вязенкин подумал, что Москва большая.

— Алле.

— Ты не хочешь говорить? Ты нашел себе кого-то? Я ненавижу тебя!

Засыпал он тяжело. Ночью проснулся. Страх. Голый страх блуждал по комнате и кухне. Зеленная лампочка горела на процессоре — он не выключил компьютер. Он вышел на балкон. Высота пугала его. Останкинская башня, освещенная прожекторами, буравила небо. Небо низко село на землю, с юго-востока налетели черные облака.

Если бы Вязенкин обращал внимание на приметы, он бы поостерегся оставаться один: он бы приберег коньяк для встречи с хорошими друзьями, для праздника.

Он не смог уснуть.

На востоке брезжил рассвет. Было шесть утра третьего дня — четверга.

Он бродил по холодной квартире — искал место, где было бы ему уютно: в кухне он свалил в раковину грязные тарелки с остатками слипшихся пельменей, составил под стол пустые бутылки. Сгреб в мусорное ведро надкусанные пряники и фисташковую скорлупу. Он закрыл дверь в ванную комнату и расправил смятые простыни на постели. Он включил свет, но сразу выключил его, зажег лишь настольную лампу и задернул шторы на окнах.

Он думал, что так — в полумраке, прокуренном уюте — он сможет восстановить в памяти утраченные детали, найти утерянный здравый смысл. И зажить счастливо. Ему казалось, что он мыслит очень логично. Ему казалось, что день третий будет ясным. Но пришедший в сплошной облачности четверг был лишь богат на дурные приметы, которых Вязенкин не видел. Те приметы уж забыли люди: птица ночная рыдала в рощах Ботанического парка, собаки выли. И громче собачьего воя гудели моторы ночных такси. Утренние же звуки слились в один сплошной гул большого города. Маленькие человечьи радости и большие людские печали казались теперь одинаково ничтожными перед этой всепоглощающей силой — силой цивилизации.

Ему не давал покоя зеленый огонек на процессоре. Он вдруг решился в одно мгновение: подскочил к письменному столу, стукнул по клавиатуре. Дрогнул и со стреляющим звуком загорелся монитор. На мониторе висела заставка «Медал оф хонор». Он вытащил из процессора игровой диск и бросил его на письменный стол. Он создал документ. Белая страница. Моргает курсор. Он дал документу название.

— «Буча», — произнес Вязенкин. — Это название не о любви, — в раздумье произнес он. Он огляделся: стол был