вертится так, будто ее кто-то заставляет вертеться, а вместе с землей вертятся все люди. Одни люди вертятся как умные: они получают хорошее образование, после этого находят работу, добиваются успеха и ездят на дорогих авто; они не идут на войну, а если идут, то они там бывают очень осторожны, а когда возвращаются, ставят себе галочку, что они были на войне. После они садятся в дорогие авто и везут своих детей получать хорошее образование. Когда они добиваются значительного успеха, некоторые из них становятся меценатами, а другие филантропами, но филантропами становятся только очень богатые, значительно богатые люди. Другие люди, их больше, если идут на войну, погибают. Есть еще такие люди — они, люди, живут детство, живут юность, живут до тридцати лет и не знают, почему все так происходит. Вот, к примеру, он, Вязенкин. Он сейчас помоется, вылезет из ванны, покушает плотно, после этого они с женой станут любить друг друга.

Вязенкину стало жарко в горячей ванне.

Он нырнул с открытыми глазами, зажал пальцами нос, — и так лежал, смотрел из-под воды. Над ним нависло что-то темное. Силуэт. Жена. Он не хотел вылезать, а хотел с ней поиграть — затащить ее в ванну и расплескать воды. Наконец-то он дома. И он вынырнул. И сразу в лицо ему крик отчаянный, бешеный.

— Это ты мне оттуда привез?! — кричала жена. — А еще врал мне, что у вас там баб нет! Война!.. Скотина! Скотина! Скотина! Убирайся. Пошел вон! Во-он!

Она кинула в него тазиком, кинула ему вещи, которые успела вынуть из его сумки и приготовила для стирки. Вязенкин копошился в грязном белье.

— Ты с ума сошла! Ты сошла с ума! Что такое, успокойся, объясни.

Вязенкин стоял, боясь шелохнуться, прикрывая руками низ живота. В ванне плавали его грязные носки, майки рубашки. Жена сунула ему под нос темную бесформенную тряпку.

— Это оттуда?!

Она дрожала от ненависти и ждала ответа.

Это были черные женские колготки тонкого велюра — те самые, изорванные его руками, стянутые с ног рыжей Алены. «Ай-яй-яй, — подумал Вязенкин. — Как же я так!.. Надо заказать такси».

— Можешь заказывать такси и убираться! Курицу я выбросила в мусорное ведро!

В этом была вся его жена. Она могла бы и убить его сначала, будь у нее под рукой к примеру пистолет. Но потом бы она стала разбираться — что же, в сущности, произошло страшного? За то, что она всегда докапывалась до истины, Вязенкин ее и любил.

— Дорогая, это Пест пошутил. Ты же знаешь, он, когда напьется, любит дурацкие шутки.

— Убирайся.

— Я могу одеться?

— Пошел вон.

«Какого черта я не разобрал шмотки сам? — думал Вязенкин, утрамбовывая в сумку мокрые вещи. — Какого черта эти колготки оказались в моей сумке? Неужели рыжая подбросила! Но зачем? Боже мой, так всю жизнь. Из-за какой-то ерунды».

Бывают же и такие люди, которые вертятся в обратную сторону. Всегда в обратную. Если земля поменяет вдруг направление, и часовая стрелка помчится с права на лево, они и тогда станут в обратную.

Он вывалился на лестничную площадку. По шее текла струйка; он провел по волосам, волосы были еще мокрые. И вдруг он подумал, вспомнил слова Огненной: «Ты приедешь ко мне?» Она специально подбросила колготки ему в сумку, чтобы его выгнали из дома, и он приехал бы к ней! Женщины так изобретательны. Но он никак не мог вспомнить, когда она подбросила колготки ему в сумку: он не выходил из комнаты, и Огненная все время была на виду. Нет — не она. А может, это он сам случайно, когда в порыве страсти рвал велюр с ее ног, отбросил их, и они попали как раз на сумку? Он же кинул сумку открытой посредине комнаты. Вот болван! А потом, когда укладывал сумку, не заметил их. Все ясно. Из-за такой ерунды!

Он вышел на дорогу и стал голосовать. Остановилась желтая «Волга», ушлый таксист запросил в два раза больше, чем стоило с юго-востока доехать до Ботанической. Но Вязенкин не стал торговаться, швырнул треклятую сумку на заднее сиденье. Они ехали долго, «собрали» все красные светофоры; водитель болтал о проститутках, которых он возит по ночам — для хорошего клиента можно со скидкой.

— Я плохой клиент, — произнес Вязенкин.

Они почти доехали. У остановки «Ботанический сад» в такси въехал троллейбус. Удар был не сильный, но таксист кричал так на водителя троллейбуса, будто тот протаранил его желтую «Волгу» насквозь.

Вязенкин закинул сумку на плечо, пошел дальше пешком. Чтобы срезать, он пошел напрямик через Ботанический сад. Он шел по аллеям парка. Было воскресенье. По аллеям гуляли бабушки с внуками и парочки. Вязенкин искренне завидовал парочкам. Он снова стал вспоминать Огненную.

«Что это я втирал ей про будущее, про себя будущего? Я будущий. Что я могу знать, в чем могу быть уверен? Только в том, что рано или поздно меня выбросят на улицу, и я останусь без работы, потому что ничего, кроме „этого“, делать не умею. И не хочу уметь. И война мне тоже надоела, только я боюсь себе в этом признаться. Пусть. Зато я зарабатываю деньги! И так бездарно трачу их. Меня будущего еще нет. Так какой смысл думать о себе несуществующем?»

Мимо с лаем бежали собаки. Вязенкин обратил внимание на одну из дворняжек: у собаки не было верхней челюсти. Была бы без нижней, еще куда ни шло. Вот он знал одного офицера: тот был во вторую войну командиром полка, а в первую ему гранатой от гранатомета оторвало нижнюю челюсть. Ему пришили челюсть, он теперь живет со страшными шрамами на лице. Но командиру боевого полка это, как говорится, к лицу. Но без верхней!.. Собака выглядела уродливо — словно чудовище из фильма — без носа и усов. И она страшно сопела. Вязенкин посторонился, чтобы пропустить уродца; другие люди тоже сторонились, когда мимо них пробегала свора дворняг и собака без верхней челюсти.

Он шел долго — пешком было идти дольше, чем он предполагал.

В лифте, пока поднимался на десятый этаж, перечитал нацарапанные на стенках нецензурные стишки.

Дома было пыльно и неуютно.

Вязенкин бросил сумку посреди комнаты, открыл балкон, прошел на кухню и завалился на диван. Быстро уснул. Ему снилась курица в ананасах, которую жрала собака без верхней челюсти.

Он проспал вечер и ночь.

Утром в понедельник он привел себя в порядок, дождался десяти часов и отправился в телецентр. К одиннадцати приходили на работу главный редактор, милая —