– Ну что вы, Константин, да разве это мыслимо? На вашемдиване может спать только бесчувственный, совершенно бесчувственный человек! –с неподражаемым выражением воскликнула Олимпиада Николаевна, которая за годыбесплодной, безнадежной и изрядно-таки надоевшей ей любви к своему beau-frиre[13] виртуозно научилась жаловаться на судьбу всем и каждому не толькоизысканными намеками, но и полунамеками, четвертьнамеками и даже осьмушками намеков.Домашние, впрочем, отрастили за годы общения со своей добрейшей,самоотверженной, но весьма занудной тетушкой толстенную кожу, в которую иглыОлимпиады Николаевны просто-напросто не вонзались, даже царапин не оставляли, аскользили по касательной. На языке тети Оли это называлось: «Я им жизнь отдала,а им все как с гуся вода!» Так что патетическое восклицание было в основномрассчитано на гостя, на непривлекательного, слишком простенького, неэлегантногомолодого человека, совершенно лишенного того, чем в избытке обладали КонстантинАнатольевич и второй (по категории ценностей, установленной m-lle Понизовской)по красоте и обворожительности мужчина в Энске – начальник сыскного отделенияСмольников. То, что неказистый агент Охтин был непосредственным подчиненнымсего блистательного джентльмена, не укладывалось в тети-Олиной голове. ОднакоШурка был мальчик правдивый, а потому тетя Оля ему поверила и старалась, какмогла, произвести хорошее впечатление. Вдруг Охтин возьмет да и обмолвитсяневзначай при своем начальнике – так, мол, и так, был у Русановых… ах, какаямилая, милая дама эта Олимпиада Николаевна, право, можно в нее влюбиться!

Поскольку тетя Оля наполовину жила в мире несбывшихсямечтаний и воображаемых надежд, она вполне лихо научилась утешаться ароматомшелковых и бумажных цветов любви, которые мастерила для себя сама, а потомусейчас благодарно улыбнулась Охтину. Поскольку он не знал, что уже самымромантическим образом выразился о тете Оле, то принял улыбку просто за радушнуюи сказал:

– Ради Бога, господа, я ни в коем случае не намерендоставлять кому-то из вас неудобство. Прошу вас не затруднять себя выбором дляменя наилучшего дивана, кровати или даже матраса. Я вполне могу спать на полу,на своем пальто… да вот хоть на коврике, накрывшись пиджаком, подложив подголову картуз. Собственно говоря, очень может быть, что я все-таки отбудудомой… тут все зависит от обстоятельств…

И, произнеся это, он обратил все свое внимание на маленькуюОлечку, которая ползала рядом с ним по упомянутому коврику, постеленному вуголке гостиной (которая исполняла также роль столовой), и наперебой предлагалаочаровавшему ее мужчине то зайца, то куклу, то деревянного пожарного – своиглавные сокровища. Особенная же привлекательность Охтина состояла для Олечки втом, что у него были необыкновенно удобные коленки, на которых он ее неутомимокачал, приговаривая:

Ехал грека через реку,

Видит грека – в реке рак,

Сунул грека руку в реку —

Рак за руку греку… цап!

При последнем слове он хватал Олечку за руку и делалстрашные глаза. У Олечки от сладкой жути замирало сердце, и она кричала:

– Еще грека!

Так продолжалось – с небольшими перерывами для обменасветскими репликами – последний час.

Старшие Русановы, услышав, что Охтин намерен отбытьвосвояси, озадаченно моргнули. Когда Шурка привел этого господина, он сообщил,что тот непременно должен остаться сегодня ночевать у Русановых, потому чтодома у него то ли ветром крышу сорвало, то ли пол провалился, то ли окнарухнувшим деревом выбило – словом, вся семья Охтина разбрелась по добрым людямпросить временного приюта. А тут вдруг оказывается…

Не менее озадачен был Шурка, которого Охтин заставил – да,именно заставил – наизобретать самых что ни на есть ужасных причин для того,чтобы оставить его у себя ночевать. Вообще весь вечер Русанов-младший пребывалв таком вот непрерывно озадаченном состоянии.

Началось все с поминок и встречи там с Сашенькой. И потомпродолжалось, продолжалось, продолжалось…

Когда покидали дом директора театра, Охтин велел Шуркепостоять в подъезде и погодить выходить на панель.

– Мы кого-то ждем? – удивился Шурка.

Охтин не ответил, пристально глядя в приоткрытую дверь.Послышался рокот мотора, и дверной проем оказался перегорожен черным лаковымавтомобильным крылом.

– Выходите быстро и садитесь, – скомандовал Охтин, чуть лине пинком посылая Шурку из подъезда. – Да не высовывайтесь, забирайтесь подтент!

– А что? – удивился тот. – Разве на улице дождь?

– Нет, но в любую минуту может начаться, – буркнул в ответОхтин, прыгая следом за Шуркой в автомобиль Смольникова. – Воронов, давай наПокровку, дом Приспешникова, «Энский листок»!

«Кадилляк» подрулил к самому крыльцу, шоффер Воронов нажална клаксон. Тот, конечно, громко протрубил бессмертный «матчиш». Редкие об тупозднюю пору прохожие начали оглядываться и сбиваться с ноги: автомоторы вЭнске перестали быть редкостью, а все-таки обыватель к ним еще не слишкомпривык.

Охтиным, похоже, овладел припадок тщеславия – он выбралсянаружу не прежде, чем собралось с десяток свидетелей, и даже городовойприостановился рядом. Шурка уж думал, агент раскланяется, словно циркач,вышедший на «комплимент», однако Охтин, таща его за собой, проворно вскочил наредакционное крыльцо и с такой силой рванул цепочку звонка, что у Фукса, верно,уши там, в швейцарской, звоном разорвало: во всяком случае, выскочил он с видомсамым переполошенным.

Охтин его сдвинул весьма бесцеремонно и пропустил Шуркувперед:

– Входите, пошевеливайтесь!

– Куда вы, пан Русанов? – всполошился Фукс. – Да еще и спосторонними панами?

– Это никакие не посторонние паны, а агент сыскногоотделения Охтин! – отчеканил Шурка, который внезапно усвоил от своего спутникаего бесцеремонную манеру обращения. – Он будет мне помогать готовить материал опохоронах господина Грачевского. Поскольку Грачевский был убит неизвестнымзлоумышленником, консультация профессионала сыскного дела мне необходима. Нынчевечером материал должен быть готов, и ежели вы, пан Фукс, намерены мне хотьчем-то помешать, я сию минуту телефонирую пану… тьфу, господину редактору и…

– Да ни Боже мой! – быстро сказал Фукс и даже замахал рукойв подтверждение сказанного. – Да разве ж я что? Я ничего. Коли надо, работайте,паны, на доброе здоровьичко. Прикажете вам самоварчик поставить?