во внутренний двор на галерею, припорошенную снегом. Над нами темной горой возвышался храм на фоне чуть менее темного неба. Я преградил Ольге путь.

– Нет! Так не пойдет! От вашего поступка может зависеть жизнь ваших сестер, Государя, всех нас. Пусть на меня вам наплевать, но о родных вы должны подумать!

– О них я и думаю! И разберусь как-нибудь без вас!

– Зачем вы ходили к Барону?! Вы скажете мне сейчас же, или я отменю завтрашнюю встречу! Доложу Государю! Я не позволю вам сделать какую-нибудь глупость, о которой вы сами будете жалеть! – Я был в такой ярости, что напрочь забыл о субординации.

Ольга бежать больше не пыталась, а, зло сощурившись, отчеканила:

– Ну что ж, если вам интересно, я приходила отдаться Барону. А он пренебрег!

Я не поверил.

– Зачем вы так?

– Боже мой, Анненков! Вы идиот!

– Это вы чертова дура, Ваше Высочество! Если это правда, вы невозможная, невыносимая дура! Чего вы хотели добиться? Я был на волоске от того, чтобы убить Барона! Я уже взвел курок, когда увидел, что вы сидите как ни в чем не бывало на той скамейке. Каждый день я рискую жизнью ради вас! И чем же вы мне отвечаете? Презрением и бойкотом!

Ее глаза потемнели.

– Так вы герой?

Мне захотелось влепить ей пощечину.

– Да, черт возьми! Я герой! И вы обязаны мне жизнью и свободой!

– И вы смеете говорить мне о моей свободе! Мы в плену у чудовища! Оно терзает нас, глумится над нами! А что же вы? Вы ему служите! Вы геройствуете, но что толку? После каждого вашего подвига мы оказываемся в еще более глубокой яме – все глубже и темнее. Иногда я думаю – лучше было бы остаться в Ипатьевском доме!

Она побежала по галерее, потом по лестнице наверх. Я глотнул холодного воздуха. Все было кончено. Все, ради чего я мчался, сражался, все рухнуло. Я обозвал Ее Императорское Высочество Великую Княжну Ольгу Николавну чертовой дурой. Я чуть не ударил ее! Я закрыл глаза, чтобы увидеть Корабль и их, сияющих. Но Корабль не явился мне, я больше не видел его ясно, только размытый силуэт. Его палубы, мачты, чистые линии корпуса растворились в сумраке. Где мой Корабль?

Я стоял на задворках чужого храма, зажатый глухими каменными стенами, и думал, что моя жизнь кончена. Но это было только начало конца.

16 февраля 1919 года

Монастырь Гумбум

– Павлик! Александр Иваныч, боже мой! Владимир, как вы похудели! А пальцы? Отморозили?

Сестры обнимали пришельцев, вчетвером кружились вокруг трех закутанных фигур, явившихся с холода после полуночи. Николай пожал руку каждому. Последним вошел Анненков и стал в стороне.

Расселись по лавкам парами, кроме Анастасии и Анненкова.

– Господа, я рад вашему примирению. Рад, что вы снова можете действовать вместе, – сказал Николай. Он говорил это четверке.

– Ваше величество, мы счастливы снова видеть вас в добром здравии, – сказал Бреннер, – но уверяю, ни на день мы не теряли вас из виду. Мы всегда рядом, ваше величество.

– Рад, рад… – Николай действительно был растроган. – Но вам здесь опасно находиться …

– Мы ненадолго, повидаться… – сказал Лиховский. Он держал Татьяну за руку.

– И поговорить о наших планах, – добавил Бреннер.

– Что ж, давайте обсудим, – сказал барон Унгерн.

Он стоял дверях.

Бреннер, Лиховский и Каракоев выхватили револьверы. Унгерн не пошевелился.

– Отставить! Дом окружен. Не стоит подвергать риску его величество и великих княжон.

Мушкетеры так и стояли с револьверами в руках.

– Ваше превосходительство, я все объясню, – заторопился Анненков.

– Давайте, мичман, объясняйте.

Не торопясь, Унгерн подошел к столу, где была приготовлена выпивка и закуска. Налил водки в чашку, понюхал и поставил.

– Мы просто совещались, как нам …

– Как вам убить меня?

– Никак нет! – Анненков не нашелся, что еще сказать.

– Мы пришли сдаться, – сказал Бреннер. – У нас есть сведения о противнике …

– Вы лжете, капитан, – сказал Унгерн. – Сдайте оружие, господа.

– Генерал, давайте объяснимся, – сказал Николай. – Мои офицеры …

– Оставьте, Николай Александрович, с вами будет отдельный разговор, – отрезал Унгерн.

– Сволочь! Предатель!

Лиховский вскинул револьвер и выстрелил два раза в сторону Анненкова, но именно в сторону, потому что Ольга, стоявшая рядом, ударила его под локоть. Лиховский попятился и снова вскинул револьвер … Когда пороховой дым рассеялся, барон и царь стояли на прежних местах, сестры жались в углу, офицеры целились в казаков, направлявших на них карабины …

Лиховский лежал на полу. Сестры бросились к телу.

– Сдать оружие! – приказал барон.

Казаки забрали револьверы у Бреннера, Каракоева и Анненкова.

– Умер, – сказала Ольга.

Татьяна зарыдала в голос рядом с телом. Сестры теснились вокруг, всхлипывали.

– Этих на улицу! – приказал барон.

Казаки потащили офицеров к выходу.

– Куда? Куда их? Оставьте! – кричали сестры.

– Барон, что вы делаете? Остановитесь! – встал Николай перед Унгерном.

– Вас и княжон тоже попрошу на выход, – сказал барон.

Улица освещалась факелами в руках всадников. Пламя рвалось с ветром, но не могло оторваться. У длинного глинобитного забора стояли двенадцать разоруженных часовых. Их караулили пешие казаки.

– Вот видите, мичман, до какой беды вы довели солдат? – Унгерн указал Анненкову на часовых.

Казаки держали Анненкова за своего. Ночью он подошел к часовым, охранявшим дом, угостил водкой, отвлекая внимание от черного хода. В темноте тройка и проскользнула в дом.

Барон махнул рукой в сторону Каракоева, Бреннера и Анненкова.

– Поставьте этих троих туда же, к стенке. Нет! Двоих! Анненкова в сторону!

Бреннера и Каракоева поставили к обезоруженным часовым.

– Что это значит – к стенке? – спросил Николай.

– А вы как думаете? – невозмутимо отозвался барон и тут же скомандовал: – Расстрелять!

Напротив арестованных уже стояла шеренга казаков под командой хорунжего.

– Как? – переспросил хорунжий.

Те, что стояли у стенки, конечно, ожидали от командира наказания, и даже довольно жестокого, ведь они пили водку на посту, но все же не думали, что их за это убьют. Бреннер и Каракоев с ненавистью смотрели на Анненкова.

– Прочистите уши, хорунжий, – повысил голос Унгерн. – Арестованных расстрелять!

– Ваше превосходительство! Нет! Нельзя! – закричал Анненков. – Они предоставили сведения! Они знают, где нападут тангуты!

Он рванулся к барону, но стоявший рядом солдат ударил его прикладом в спину. Анненков упал и остался лежать на снегу. Никто из сестер не шевельнулся, чтобы помочь ему.

– Командуйте, хорунжий! – повторил барон.

Среди приговоренных пронесся не то вздох, не то всхлип. Никто ничего внятно не произнес и, кажется, вообще не открывал рта, и все же этот стон как-то вырвался и отлетел.

– Вы