Николь вышла из душа, взрыхлила короткие мокрые волосы:

– Дайте мне, пожалуйста, папиросу, – улыбнулась, как старому знакомому.

– Vous fumez?[96] – заговорил Горчаков по-французски и достал пачку. – Puis’je vous parler ainsi?[97]

Николь протянула руку за папиросой и застыла. Глаза широко открыты и, кажется, продолжали открываться еще.

– Vous l’avez dit en français?[98] – прошептала, отмахиваясь от лезущей в глаза мошки.

– Oui, je le parlais il ya quelque temps…[99]

Николь обернулась на дверь в кубрик, на пустую палубу. Шагнула к нему вплотную:

– Mais est-ce qu’on a le droit? Êtes-vous un détenu?[100]

– Ce n’est peut-être pas interdit, mais il vaut mieux parler russe…[101]

Николь слушала его слова все так же удивленно, будто не верила происходящему:

– Этого не может быть! Я думала, что уже не смогу. Я столько лет ни с кем не говорила.

– Но вы вчера пели «À la claire fontaine»[102].

– Je ne m’en souviens plus. J’ai chanté en français? Ah, bon… Avez-vous été en France?![103] – ее глаза сверкали живым, пугливым любопытством.

– Non[104], – улыбнулся Горчаков.

– Ah… dommage. Pouvez-vous m’aider?[105]

– Je ne sais pas[106].

– Je voudrais envoyer une lettre à l’ambassade à Moscou. J’ai déjà essayé mais elles n’arrivent pas. Je me demande si quelqu’un pourrait remettre une lettre à l’ambassade? Vous connaissez quelqu’un?[107] – она вдруг замолчала и перешла на русский язык. – Дайте прикурить!

Из носовой каюты комсостава вышел, потягиваясь, обнаженный по пояс Фролыч. По небесам прошелся взглядом, зевнул сладко, увидев Горчакова с Николь, улыбнулся, извиняясь, и щелкнул замочком в душевой. Вскоре оттуда раздались бодрые звуки холодного душа.

– Réfléchissez-y s’il vous plaît[108], – зашептала Николь совсем тихо, – voyez si vous voulez et pouvez m’aider. Ne dites rien à personne, je vous en prie… en faisant cela, je ne fais courir de risque à personne? Bon, je file, à plus tard![109]

Горчаков кивнул и достал новую папиросу. Сел от волнения, в сознании ярко встала Ася, они разговаривали с ней по-французски, для практики – неделю по-французски, неделю по-английски. Это было в Питере, стояла теплая осень, Ася очень хорошо говорила по-французски.

На палубе прибывало людей – кокша с заспанным лицом прошла на камбуз, к душу выстроилась очередь, мужики курили, били друг на друге комаров:

– Вчерашняя жара к непогоде была, – сипел Грач, – и рыба вчера клевала, как дурная – все к этому! Дня на три дождь зарядит!

– Ты, старый, еще раз мне такой рыбы наловишь, сам чистить будешь! – раздался с камбуза голос Степановны. – Рыба у них клевала!

– Сейчас увидишь, как эта рыбка пойдет! – Грача пропустили без очереди, и он разговаривал со Степановной прямо из душа.

Николь присела с тазиком мелкой, в ладонь размером, рыбешки над машинным отделением, ловко шкерила ее ножиком и бросала в ведро. С камбуза уже пахло жареной рыбой.

Белов вышел одним из последних, сел за стол невыспавшийся, поевшие уже курили. Николь мелькала между камбузом и едоками. Сан Санычу пришла вдруг в голову ужасно приятная мысль. Представилось, что на всем пароходе они с Николь одни. Он следил за ней, за ее умелыми руками, красивой головой и шеей. Она пришла с очередной порцией жареной рыбы и порезанным хлебом, поставила в середину стола. Села напротив Сан Саныча и смотрела с веселым чертенком в глазах:

– Что, Сан Саныч, видели медведя? Страшный он?

Белов слышал подвох в ее голосе, но не понимал, чему она радуется.

– А тебе что, медвежатины захотелось? – спросил Егор полным ртом и сам захихикал над своей шуткой.

– Без котлет нас оставили! – Степановна присела за край стола, дымя папиросой.

– Рыбы им мало… – не отставала Николь.

– Рыба – рыбой, а без мяса мужики не могут!

– А медведь большой был? – Николь снова обратилась к Белову, – много из него котлет вышло бы? Тысяча?

Сан Саныч снова не нашелся, что сказать. Подумал с неудовольствием, не рассказал ли Горчаков про их охоту.

– Вот смелая! – улыбался Егор снисходительно. – Увидела бы медведя, небось не смеялась бы!

– Я, Егорка, восемь лет на Енисейском заливе прожила! Ближе, чем тебя, их видела! – она собрала посуду. – Вполне милое и безобидное животное. Люди попадались страшнее!

Вверх по течению река становилась все быстрее, а работа напряженнее. По высокой воде перекатов не было вообще, теперь, на первом же – прошли, поднимая за кормой огромные рыже-серые буруны. Всю речку замутили. Грунт днищем не прихватили, но было близко к тому.

Подошли к Кривому, как они его меж собой звали, перекату. Белов больше всего его опасался, река впереди сужалась метров до пятидесяти и делала поворот под острым углом. Судовой ход был сложный, узкий, а самое неприятное – дно могло быть каменное, с правого берега реку подпирали скалы. Встали под перекатом, Горчаков с матросом ушел на шлюпке промерить глубины, а Сан Саныч со старпомом ходили по большой барже, прикидывали, как крепить цепи на корме и какой длины они должны быть. Смотрели подолгу на кривизну поворота.