— Коля… — мать позвала негромко, но в ушах зазвенело. — Ты уверен, что это то самое, о чем ты говорил столько…

Она не сумела закончить, просто не смогла. Но и так было вполне ясно. Николай хмыкнул, — и его самого удивило, что это получилось у него почти нормально: на этот раз слюны хватило.

— Да, я давно знаю, — произнес он спокойно, хотя бы потому, что эти слова прозвучали второй раз за утро. Он так и не объяснил самому себе, что именно заставило его ответить доктору Варламовой на ее вопрос так, как он ответил. Никогда не был он экстрасенсом или провидцем, никогда не стремился им быть. Однако ответилось само собой как-то, будто мозг просто не успел помешать языку и связкам. Бог знает, почему.

Все трое вновь посмотрели на мигающую лампочку. Отец сходил и прикрутил воду. Николай потрогал телефон в кармане и взял его в ладонь, ожидая. Ему не звонили, но по ощущениям времени оставалось все меньше.

— Коленька… Может, все-таки с нами? Или у себя в больнице?

— Из больницы меня позавчера как уволили, — нехотя признал он. — За распускание панических слухов о якобы скором нападении Германии и прочих миротворцев, ревнителей прав человека и освободителей угнетенного крестьянства…

Замолчал Николай с трудом. Не хотелось дышать, но слова шли сами: горькие, как с трудом разгрызенные вишневые косточки, черные от сока сердцевины.

— Мало времени, — сказал он вслух. — Вот сейчас вызовут.

— Не надо… — Мама произнесла это жалобно. — Ну ты же врач. Ну куда ты?

Вопрос снова был обрывочным, и снова понятным.

— Куда надо. Знаете такое расхожее выражение: «Они еще пожалеют»? Ну так вот.

Родители не сразу поняли, что фраза закончилась, и это едва не заставило Николая улыбнуться. Потом он оскалился, — и без ошибки увидел отражение своего оскала на лицах отца и матери.

— Я уже давно не такой врач, как остальные. Слишком давно, к сожалению. После последнего своего стройотряда. После Чечни. Первого человека я убил на средних курсах. Смешно звучит… Несколько месяцев между учебой мы провели рабами. Это вы оба поняли тогда же, да? Мы с товарищем завалили охранника и ушли из плена. Фактически его убил Шалва Сослани, помните такого? Зарубил лопатой. Но при этом я держал клиента мордой вниз, так что можно смело делить счет надвое. Второго — той же ночью, через какие-то часы. Не помню, не считали тогда… Застрелил из автомата. Третьего — сколько-то там суток спустя, в рукопашной… Штыком. Знаете…

Опустивший взгляд к полу Николай замолчал, подбирая слова, и только поэтому не заметил, как превратилось в белую восковую маску лицо его матери.

— Знаете, это была самая страшная вещь, которую я видел в своей жизни. Когда бьешь живого человека штыком и когда видишь, как это выглядит, — потом, после. Когда люди вокруг тебя не просто дерутся стенка на стенку, а натурально режут друг друга на части. Крики такие…

Он поднял глаза и столкнулся с родителями взглядом, сразу с двумя. Зрелище заставило Николая замолчать.

— Ладно, — произнес он после короткой паузы. — Ничего. Проехали. Еще раза четыре я стрелял в людей, но это уже совсем другое: там я ни разу так и не понял, попал ли в кого-то или нет. Последний раз в Питере — ту историю вы тоже наверняка уловили. Спасибо, что не спросили ни разу про это вот…

Николай ткнул пальцем в собственное плечо, где под рукавом джемпера скрывался полукруглый пулевой шрам. Родители действительно были молодцы.

Телефон в руке зазвонил, и уже со спокойным выражением лица он ткнул пальцем в трубку и поднял ее к уху.

— Николай Олегович Ляхин.

— Рабочее имя?

— «Асигару».

— Принято. Дома?

— Так точно.

— Пять минут.

— Принял.

Звук в трубке отключился: разом, будто вынули батарейку. Ни гудков, ничего. Николай криво улыбнулся и снова посмотрел на родителей.

— Пять минут. — Голос едва не дрогнул. — Через две я спускаюсь. Что еще? Папа, том воспоминаний Жукова в моей комнате, самая верхняя полка. Там то, что ты должен непрерывно иметь под пальцами. Откуда взялся — сам догадаешься, верно?

— А тебе?

Показательно, что отец ничего не стал уточнять: понял, наверное. Еще один глупый стереотип: интеллигент с короткостволом. Шпана разбежится просто в ужасе, запасы риса и гречки уцелеют. Смех, а не вводная…

— Земля деду Леше пухом… А тебе дадут, так? Куда ты?

— Они еще пожалеют, — снова сказал Николай те же слова, что уже говорил несколько минут назад. — Я туда, где их будут заставлять жалеть.

Он обнял мать так, как обнимал последний раз очень давно. Потом отца.

— Все. Прощайте.

Дверь открылась, как люк — в сумерки. Ни одной лишней секунды, хотя хочется стоять так и стоять. Лестница посыпалась под ноги, и это было даже весело. У Николая не было ни малейших иллюзий в отношении собственной судьбы и собственных шансов. Но даже ускользающий шанс — это настоящая роскошь по сравнению с тем, что выпало сию секунду, сегодня кадровой армии. А трогательные сцены прощания его всегда раздражали. Если машина появится на минуту раньше и по любой возможной причине ей придется уйти без него, — это будет многократно важнее того, что он недопрощается… Какая кому разница… Какая разница делу…

Он сбежал вниз и вырвался из подъезда, едва не сбив с ног бегущего мимо прохожего. На улице было довольно людно, и машин многовато. Возможно, он слишком поумничал, смея что-то там советовать родителям. Очень может быть, что без его советов им было бы чуточку попроще выбирать свой путь. За него же все было выбрано. Он поучаствовал, да, грех возражать. Но в целом из бывшего врача Ляхина получилось не совсем то, что он предполагал в месяцы, когда привыкал к «рабочему имени». «Асигару». Средневековый японский пехотинец. Вчерашний крестьянин, которому дали в руки пику и поставили в строй. Что ж, не так плохо: иногда именно их стойкость решала исход полевых сражений. Как везде, во все времена.

Машина остановилась с визгом: старая бежевая «восьмерка». Только глухая мощь ушедшего на холостой ход двигателя выдавала, что машина не проста. За рулем и на переднем пассажирском месте были два давно знакомых Николаю человека — ребята из того «Книжного клуба» на миленькой Австрийской площади, про которых можно подумать, что они охраняют наркопритон.

— Сзади.

Про паспорт не спросили, надо же. Николай потратил секунду, чтобы сесть, а времени на закрыть дверь уже не хватило — машина рванула с места.

— Сумка и портфель слева твои. Работай.

Справа мелькнул черный полированный бок, «восьмерка» ушла от столкновения, выскочив на тротуар, сидевший за рулем младший охранник чертыхнулся. Николай сдвинул подальше нетяжелую багажную сумку, вскрыл пломбу на портфеле и перевернул его над прыгающим сиденьем. Крупный пакет, малый пакет, конверт. Как предписывалось инструкцией, начал он с конверта. Печать аутентичная, сургуч на вкус ярко-кислый. Отметка на лицевой части конверта совпадает с нормой и сочетается с сургучом. Все по-настоящему, похоже. Что ж, и это тоже ничего не значит. Или не будет значить ничего потом, — через сколько-то там дней. Или вообще — и навсегда.