В столовой было довольно шумно, и общая атмосфера сразу информировала даже самого молодого тормоза: да, это то, что вы подумали. Это полеты. За столиком наземного экипажа не хватало лейтенанта с запоминающейся фамилией Сыроватко, но старший прапорщик прекрасно знал, что тот никуда не денется. Лейтенант два месяца как женился, торопился домой со службы как ошпаренный, и наверняка у него было чем заняться утром, — когда снаружи так холодно, а дома так тепло. Вдобавок у лейтенанта была «Самара» модели «б/у», и еще не разу не случалось, чтобы он опоздал к построению и инструктажу. Максимум — пропускал завтрак, но это его право. Самолет лейтенант Сыроватко любил так же, как все они, и подвести экипаж не был способен, как бы там ни старалась молодая жена. Все в общем так и случилось, как мужики и поняли с самого начала: подавальщица как раз принесла какао, когда лейтенант стукнул входной дверью и подошел к ним, лавируя между столиками. Все поздоровались, прапорщики слегка обозначили вставание со стульев, капитан благосклонно выслушал несколько сбивчивых объяснительных фраз и легко отмахнулся. Чего уж тут, мелочи. Дело понятное — демографическую оборону страны надо крепить, все мы тут внесли посильный вклад в свое время. Не засни в люке там потом…

Лейтенант ответил так, что все долго хрюкали, а Судец вот до сих пор не мог успокоиться. Летный состав техникам пришлось ждать еще минут пять: то ли им в их столовой позже подали, то ли было о чем поговорить. Выкурили по первой, потом по второй, потом вышел подполковник, оглядел всех и отдал нужную команду. В комнате инструктажа техники провели еще минут десять и, приняв ценные указания к сведению, потопали за своим капитаном, снова к автобусу. Летчики остались: полеты были запланированы на 10 ровно, и то если не перенесут. Но маршрут назначенной в учебный вылет пары был такой, что экипажу сейчас было чем заняться. Еще 5 минут тряски по бетонке — здесь все концы короткие. Раньше было такое правило, что меньше 3 километров ходят пешком даже летчики, не то что техники, но потом его тихонько задвинули подальше. Учитывая то, что Ту-160 на полную катушку жрет 171 тонну керосина, пожалеть техсоставу литр низкооктанового бензина для «ЛиАЗика» мог только самый последний скот.

Керосин был. И был не «сейчас и на минуточку», а его было столько, сколько требуется. Техники давно перестали высчитывать, сколько стоит в рублях и в долларах вот такой маршрут, а сколько другой. К хорошему быстро привыкаешь. Все они не то чтобы позабыли, а просто отодвинули куда-то в глубь извилин воспоминания о десятилетии, в которое не летали вообще. В которое выпускники летных училищ могли дослужиться до подполковников (и дослуживались!), так ни разу и не поднявшись в воздух. И начинали командовать сначала эскадрильями, а потом кадрированными полками просто потому, что командиры эскадрилий и полков уходили, плюнув, не дождавшись ни керосина, ни обещаний, что это все наконец закончится. Не закончилось, нет. Но у страны осталась одна тяжелая бомбардировочная авиадивизия — 22-я гвардейская Донбасская Краснознаменная. И один полк «Белых лебедей», или «Черных дроздов», кому что нравится: 121-й гвардейский Севастопольский тяжелый бомбардировочный. Поэтому, несмотря на все тараканы в головах у нашего правительства, и этот полк, и всю построенную вокруг него дивизию кормили и поили. Кормили говядиной летчиков и техников и поили керосином самолеты, столько, сколько им надо. «Павла Тарана». «Василия Решетникова». Новенького «Виталия Копылова». «Василия Сенько». «Владимира Судеца». Да, та самая фамилия. Герой Советского Союза Владимир Александрович Судец, маршал авиации. Памятник в Кировограде, еще один, говорят, в Китае. Почетный гражданин двух украинских городов, причем не лишен этого заочно: там тоже есть люди, способные за такое политически верное предложение и рыло начистить кому надо. Техник машины Б/н 16 «Алексей Плохов» Владимир Судец не был ему внуком — сложно было бы внуку маршала позволить себе быть прапорщиком. Но он был внуком самого младшего из братьев маршала, приходился самому знаменитому маршалу «второй водой на третьем киселе», а ставшему ему на короткое время родственником Хрущеву — вообще никем. С ожиданием на него никто не смотрел, так что не имевший особо больших амбиций и слишком уж острого ума парень не пошел по проторенной дорожке «маршальского родственничка». А выучился на техника авиационного и радиоэлектронного оборудования. На сленге авиаторов он был «спец», «кабан» или «обезьяна». Судец был «спец», как бы просто ни звучал этот каламбур. У него действительно были золотые руки, он видел железяки и электрику насквозь, а самое главное — всегда делал любое дело на совесть. Прекрасно знал, что никогда не будет ни лейтенантом, ни кандидатом технических наук. Держал в комоде стопку разноцветных почетных грамот за рационализаторские предложения, «грамотное обслуживание» и все такое прочее. Надевал по праздникам скромные медали за выслугу. Поздно женился, с ходу получил от жены двух девочек и переехал в двухкомнатную под общие поздравления. Его уважали и любили. На нем держалась половина «Алексея Плохова» как летающей смерти всего сущего на земле и по куску с половины «Туполевых» всего полка. У старшего прапорщика была очень и очень приличная зарплата, и он с полной уверенностью мог заключить, что жизнь удалась. И вот он топал себе по мелким бетонным плитам идущей вдоль рулежки тропинки, ухмылялся шутке лейтенанта из своего наземного экипажа и слышал, как похмыкивают идущие позади ребята. Им всем предстояло провести несколько часов на ветру и холоде, но и это вызывало ощущение счастья. Экипаж был готов вытирать фюзеляж «Плохова» тряпочками, и кое-кто клялся, что желает Б/н 16-му спокойной ночи в конце дня и после дальних маршрутов.

— Витя…

Судец обернулся и обвел горизонт взглядом. Где-то далеко завыла сирена. Не пожарная, какая всем была знакома. Другая какая-то.

— Че за хрень…

Техник по планеру и двигателям — его фамилия была Хидиятуллин — обернулся на ходу и столкнулся с остановившимся Судецом плечами. Завыла уже вторая сирена где-то в стороне от первой.

— Пожар, что ли?

Теперь их догнали уже и офицеры, включая командира наземного экипажа, и они машинально встали плечом к плечу, глядя в ту сторону, откуда с переливами выло. Звук надрывал душу. От него дыбом становились волосы на руках, в животе становилось стыло, а в затылок будто начинал ввинчиваться громадный заледенелый шуруп.

— Второй, ответьте Шестнадцатому. Что там такое?

«Уоки-токи» в руке капитана неразборчиво хрюкнул.

— Что-что?

Ответ прийти не успел, или успел, но никто его уже не расслышал. За спинами громко и дробно затрещало, как трещат китайские хлопушки на Новый год. Все разом обернулись. Летное поле было в полутора сотнях метров впереди: они шли прямо к «Алексею Плохову» и «Ивану Ярыгину», а чуть дальше парами стояли остальные машины полка, рассредоточенные на большом пространстве. Небо выглядело неправильно: в нем висели, покачиваясь, как будто бы половинки толстеньких песочных часов. Непонятные штуки, крутясь и качаясь, быстро опускались в разные стороны. Где-то в руку длиной, они имели блекло-желтый цвет, и их были, как показалось, сотни: несколько облаков — и близко, и далеко. Все это длилось секунду. Почти одновременно все желтые штуки вдруг превратились в черные, пронизанные светло-серыми росчерками шары, и оглушительным грохотом старшего прапорщика швырнуло вниз, прямо лицом о бетон. Рядом выло и стучало, потом его больно ударило в плечо и начало мять. Судец ничего не понимал, но на всякий случай не поднимал голову, дожидаясь, пока закончится визг, вой, а потом еще и странный, оглушающий хрип, забивающий уши. Потом вроде бы стихло, и он попробовал оглядеться. Капитан лежал слева, с искаженным страхом белым лицом.