что-то делал с ее влагалищем. «Билл хотел показать, как проявляется вагинизм, – вспоминал он. – Он прижал палец ко входу во влагалище. Было видно, как сокращаются женские мышцы и вся лобковая зона – вот что он хотел мне показать. Все очень отчетливо и выразительно».

Мейнерс никогда раньше не бывал в смотровой. Он заменил Роберта Колодни на посту заместителя директора, но, в отличие от предшественника, Мейнерс не был врачом. У Мейнерса была ученая степень по теологии, а Мастерс нанял его как терапевта, чтобы разбираться с психосексуальными проблемами, вызванными неистребимым американским пуританством. «Я работал там не как клиницист, а как теолог, поскольку Билл считал, что дисфункции у мужчин часто возникают как следствие узких религиозных взглядов, – объяснял Мейнерс. – Когда человек молод, а ему вбивают в голову негативные суждения о сексуальности, это сильно на него влияет – особенно на мужскую эрекцию». Пациентам, испытывающим вину за мастурбацию, Мейнерс объяснял, что прикосновения к себе самому не повлияют на секс с супругой. В лечении пациентов Мейнерс не особо ссылался на Библию или богоподобного Зигмунда Фрейда. Он просто назначал «фокусировку на ощущениях», пока магия терапии делала свое дело. Однако без медицинского образования Мейнерс не должен был стоять возле этой обнаженной женщины. Звукозаписывающие устройства по всей клинике позволяли терапевтам слушать текущие разговоры. Когда Джонсон услыхала, что Мастерс приглашает Мейнерса осмотреть гениталии пациентки, она взорвалась.

Джонсон в белом халате вбежала в смотровую, задернула ширму и крайне злобно прогнала Майнерса.

«Не входить в смотровую! – рявкнула она. – Вы не врач!»

Мейнерс немедленно подчинился. «Не успел я еще познакомиться с Джини, как она ворвалась в смотровую, схватила меня и потащила прочь», – вспоминал он.

Впоследствии Мейнерс соглашался с Вирджинией – он не должен был присутствовать при диагностике вагинизма. Хотя ему и нравилась демократичность Мастерса, Мейнерс понимал, что тот не должен был звать его сразу в смотровую. «Она беспокоилась о репутации клиники как профессионального научного учреждения, так что была полностью права», – признавал Мейнерс.

Подобные тревожные случаи все чаще стали происходить с Мастерсом, который растерял многие врачебные навыки и остроту ума. Он больше не умел давать правильный ответ на любой вопрос, как раньше, когда исправлял ошибки старейшин факультета в Университете Вашингтона. Еще сильнее пугало то, что профессиональная амбициозность его молодости и колоссальный объем затраченных усилий за десять лет работы над «Сексуальными реакциями человека» превратились в небрежность, ведущую к катастрофе. Его медленно одолевали надвигающийся возраст и болезнь Паркинсона. Когда ему было под шестьдесят, он ушел из акушерства и гинекологии, сказав, что подъем в три часа ночи, чтобы принять роды – занятие для молодых. Он перестал проводить гинекологические операции, потом снова начал, решив, что гонорары за них могут помочь клинике, но опять бросил, когда понял, что больше не может держать скальпель. Билл ощущал эти изменения, но гордость не позволяла ему в них признаться. «Он никогда не принимал тот факт, что теряет свои способности», – вспоминала Джини.

Одна из умалчиваемых историй о его угасании касалась Пегги Шепли, жены главы попечительского совета института Итана Шепли – младшего. Еще до второго брака с Итаном Пегги стала обращаться к Мастерсу как к гинекологу, в основном из дружеских соображений. Году в 1985-м, незадолго до своего 50-летия, Пегги записалась к Мастерсу на плановый осмотр и попросила сделать маммографию.

Он отказался. «Не вижу никакой необходимости», – был ответ.

Он провел обычный осмотр груди и малого таза и заявил, что она здорова.

Пегги, первый муж которой был специалистом по лабораторной диагностике, осталась недовольна. Она позвонила бывшему мужу и попросила найти ей другого врача, чтобы получить второе мнение. Потом она посетила главного хирурга больницы Святого Луки на окраине Сент-Луиса, который провел свой осмотр, назначил маммографию и обнаружил, что у Пегги рак груди. Не менее шокирующей была реакция Мастерса, когда он узнал об этом.

«Когда я рассказала ему все – что у меня был рак груди, что я пережила секторальную резекцию и лучевую терапию, – он похлопал меня по плечу и сказал: “Я рад, что все, чем ты, по-твоему, болела, осталось позади”, – вспоминала Пегги. – Я ответила: “Билл, женщинам – особенно за пятьдесят, да даже за сорок – очень важно делать регулярную маммографию”. А он просто отмахнулся. Даже не поверил – как будто у меня была проблема с головой, а не с правой грудью». Когда Пегги пожаловалась Итану, тот пришел в ужас, но Мастерсу ничего не сказал. Однако другие люди говорили, что такие случаи не в первый раз указывают на угасание рассудка Мастерса. «Его ум больше не был таким острым, как прежде, – говорил Колодни. – Его разрушала болезнь Паркинсона, принимаемые лекарства и старость».

Для Вирджинии Джонсон перемены в ее 75-летнем муже, который так много ей дал, стали до боли очевидными. Его авторитетный голос стал сдавленным и слабым. Во время выступлений на медицинских семинарах у Билла случались «провалы» – он терял мысль, комментировал невпопад, – и это бросалось в глаза. На одном собрании друзья поделились с Джонсон своими подозрениями. Она честно ответила, что он борется с паркинсонизмом. Когда Мастерс понял, что все знают о его болезни, он расстроился и потребовал от жены объяснений.

– Это ты рассказала, больше некому, – возмутился он, словно она выдала его страшную тайну.

– Билл, у тебя руки дрожат. Ты на презентациях запинаешься, – ответила она. – Пусть лучше знают и сочувствуют, чем ломают голову над происходящим.

В 1990 году количество пациентов института Мастерса и Джонсон сократилось вдове, до 125 обращений в год. В клинике сам Мастерс стал фигурой второго плана и почти ушел в тень, полагаясь во всем на мнение жены. «Билл стал таким послушным, – вспоминал Мейнерс. – Он делал все, что велела Джини, а она уж принимала решения». Мастерс еще обучал терапевтов, хотя сам вел прием нечасто. «Билл не любил ни с кем спорить, – рассказывал Мейнерс. – Даже если студент начинал ему перечить, он отвечал: “Ладно, вам виднее”».

Сотрудники ценили приветливого Мастерса, особенно в сравнении с властной Джонсон, и очень заботились об увядающем старике, которым так восхищались. «Было видно, что болезнь одолевает его, но он все еще был довольно яркой личностью», – рассказывала бухгалтер Донна Мартини. Однако терпение Джини по отношению к ослабевающему супругу достигло предела. Она часто говорила о Билле с раздражением и не проявляла к нему никакого тепла. «Мне всегда казалось, что, если они расстанутся, она не станет страдать», – признавалась Мартини.

Стабильное снижение дохода вынудило Джини самостоятельно принимать множество сложных решений. Мастерс или не мог, или не