хотел иметь дело с суровой реальностью. Без правительственных исследовательских грантов, без поддержки частных благодетелей дела института стремительно шли вниз. Чуть раньше клинике пришлось закрыть отделение гинекологии, где проводились множественные исследования при финансировании фармацевтических фирм, и попрощаться с талантливыми учеными. Самые опытные терапевты ушли сами или были уволены. Марк Шварц начал собственную практику в Новом Орлеане. Ванда Боуэн, бывшая правая рука Джонсон, вводившая когда-то в клинике строгие правила, уволилась со скандалом и теперь подумывала нарушить свой обет молчания. «Я пару раз думала, не написать ли мне книгу, – говорила она. – И написала половину. Но я ни за что ее не издам. Я спросила себя – зачем мне это нужно? Просто чтобы отомстить?» Мэй Биггс, чуть ли не самый талантливый из терапевтов института, была уволена в 1988 году. Много лет она была ко-терапевтом Мастерса, но решение избавиться от нее поступило от его жены. «Вирджиния сказала, что я им больше не по карману, – вспоминала Биггс. – Они все время делали вид, что мы все очень близки, но на деле – ничего подобного».

Когда Колодни перебрался на Восточное побережье, Джонсон нужен был сотрудник, которому она могла бы доверять. Она хотела уйти на пенсию и передать кому-то свои обязанности. Уильям Янг, муж ее дочери, казался подходящим кандидатом.

Скотт, сын Вирджинии Джонсон, и ее дочь Лиза были уже взрослыми людьми, жившими своей жизнью. Джонсон часто чувствовала вину за то, что пропустила так много важных моментов их детства. В ее отношениях с Лизой иногда возникали трудности. «Сын – моя радость и гордость, – объясняла она. – А дочь всегда была несколько неуправляемой». В конце концов Лиза вышла замуж за Уильяма Янга, 40-летнего баптистского священника с Юга, который довольно мало знал о сексуальной терапии, поступая на работу в клинику тещи. «Многих людей смущает, что баптист – да кто угодно – может избрать сексуальность профессией, – рассказывал Янг в интервью. – Но я всегда настаивал, что сексуальность не просто благодатна и естественна – она дана нам Богом. Она подобна огню: все зависит от того, как его использовать, вот в чем дело». Однако не все в клинике были в восторге. «Как терапевт он никуда не годился», – вспоминал Мейнерс. Джонсон, казалось, не особо заботили критические оценки Мейнерса. «Мне кажется, ее не интересовали его терапевтические способности, – размышлял Мейнерс. – Ее интересовало, что он был мужем ее дочери. Такие вещи больше касаются бизнеса, чем терапии». Янга, похоже, тоже не волновало, что Мейнерс о нем думает. «Я помню, мы когда-то сильно поругались по поводу того, что он делает как терапевт, – рассказывал Мейнерс о своей ссоре с Янгом. – Он придерживался позиции “здесь все будет моим, так что я не обязан с тобой считаться”». При этом Янг прекрасно справлялся с рутинными задачами клиники. В итоге он стал директором института, сместив Мейнерса, которому предложили более низкую должность с более скромным окладом. «Я так полагаю, меня уволили, но я этого не понял», – со смехом вспоминал Мейнерс.

А находящийся в Нью-Йорке Хоуи Мастерс с печалью следил за переменами в институте отца. Несмотря на эмоциональную отчужденность, Хоуи все равно уважал отца как человека, говорящего неприкрытую правду. Билл Мастерс позже описывал своего сына как того, кто «был настоящим человеком, унаследовав это качество от своей матери, но точно не от меня». Хоуи преуспел в личной жизни, женившись на Виктории Бейкер, режиссере и продюсере ABC News, где он занимался документальными фильмами и немного – выпусками новостей с Питером Дженнигсом. Хоуи удивлялся, как отец мог позволить Джонсон назначить зятя директором клиники. «У Билла Янга не было никаких реальных оснований занять этот пост, – считал Хоуи. – Это был один из показателей того, что клиника умирает». По мнению Хоуи, Янг оказался на месте директора только потому, что она ему доверяла – «или просто могла контролировать». Янг отказался давать свои комментарии, а Лиза только кратко рассказала о том, что такое быть дочерью Джонсон (когда ее спросили, действительно ли ее мать любила Мастерса или же вышла за него ради обеспечения детей, Лиза ответила: «Это было весьма необычно. За мать не скажу, а вот он, мне кажется, любил ее»). Уйдя из института, Джонсон прекратила главное, что их связывало с Мастерсом – работу. «Думаю, Джини просто устала, потому и ушла, – говорил Хоуи. – Джини – человек беспокойный, а он – нет. Он честно вставал бы каждое утро, надевал свою бабочку, шел привычной дорогой на работу и решал бы там все те же проблемы еще лет сто, если бы мог так долго жить, – и был бы счастлив. Джини – вряд ли».

Болезнь Мастерса прогрессировала, и Джонсон все больше отстранялась. «С Биллом было трудно жить, он очень от нее отличался», – объяснял Колодни, часто выступавший посредником между ними. Билл предпочитал смотреть дома футбол или читать детектив, рассказывал Колодни, «а Джини, как никто, нуждалась в обществе». Колодни говорил: «Она каждый день ходила бы на торжественные приемы, если бы могла. Ей нравилось хвастаться знакомством со знаменитостями, вспоминать, как когда-то и она была известной, как все искали ее компании. Билла все это утомляло. Даже с самой выдающейся вечеринки они уходили в девять вечера, потому что он хотел спать. Я знаю, что ей это не нравилось, но она не говорила “а я останусь” и уходила с ним. Уезжала с ним домой». И все эти годы, пока Билл постепенно сдавал, Джини ухаживала за ним, помогая ему как верная и заботливая жена. Друзья и близкие коллеги видели ее преданность и восхищались ею. Она знала его лучше, чем кто-либо, и понимала, как много клиника значит для него. Какой бы дискомфорт ни приносили его действия, поведение Билла всегда принималось как эксцентричность гениального медика. «Я прожила с ним десять ужасных лет, – объясняла Джонсон. – И к тому времени Мастерс уже обитал в своей Нетландии. С одной стороны, я могла избавиться от него, что мне казалось немыслимым. С другой стороны, это было совершенно невыносимо, невозможно принять».

Друзья из Сент-Луиса говорили, что Джини живет как птица в клетке, связанная узами, лишенными любви, если таковая вообще когда-либо между ними была. Они наблюдали за бесстрастным общением партнеров и удивлялись, почему Джини, все еще бодрая и привлекательная женщина, оставалась с этим черствым эгоистом. Иногда они замечали, что Джонсон по горло сыта требованиями Мастерса. «В ее голосе звучала усталость, – вспоминала Пегги Шепли. – Я не помню момента, когда все развалилось. Просто однажды волшебство закончилось». Донна Уилкинсон, жена футбольного судьи,