всем судам в нашем районе дано указания вести наблюдение за поверхность моря. Пропали вы, на связь двое суток не выходите.

Только теперь до меня дошло, что, зациклившись на прогнозе, не проконтролировал я диспетчерскую связь, а "дядя Паша", или "Бармалей", как уже успели прозвать радиста, солгал, сказав, что передал все. Времени на обдумывание не было, и я сказал первое пришедшее мне в голову:

— Маркони ковыряется с передатчиком, пока разобраться не может, да и антенны только подняли, мачта до салинговой площадки обледенела. Груз-то — ферросплавы, нам не позавидуешь.

— Это точно. А мы с оборудованием для рыбозавода. В трюмах Содом и Гоморра, ящики рассыпаются, как картонные, гвозди от качки, как живые выскакивают. Придется постоять, по прогнозу уменьшение кратковременное, а потом резко зайдет на юго-запад и опять до тридцати метров в секунду. Готовьте РДО. У меня радист ваш знакомый Герман Лапин, привет вам передаёт, рядом стоит, ждет.

— О-кэй, заодно пусть нашу корреспонденцию примет.

Волнение пароходства было обоснованным, хотя наше молчание не носило исключительного характера. В те времена, при наличии слабых радиопередатчиков, такие случаи были нередки, но на сей раз молчание усугубило сообщение датской пограничной службы, переданное через Копенгаген в пароходство. В нем говорилось, что на берегу острова Борнохольм пограничники нашли трап-сходню, наш спасательный круг и обломки досок (на крышках трюмов возили кубометра два сепарации). По названию и порту приписки на круге нетрудно было установить, кому принадлежит судно. Как и положено, в таких случаях в конторе поползли слухи, что мы "булькнули". Все бы ничего, да дошли они и до наших жен, как всегда, нашлась добрая душа, а те атаковали руководство — где наши мужья? Хорошо, что мы об этом не знали, иначе мог наш "дядя Паша" узнать, как били Паниковского.

Простояли мы у острова три дня, вернее, бегали вокруг него, вслед за меняющим направление ветром. Как часто бывает на Балтике в декабре, мороз и снег сменился глубокой оттепелью и проливным дождем. Вновь зазеленели луга острова, отдохнув, отъелись мои ребята. "Шеф Александр", как уважительно стали называть повара, готовил так, что не съесть всё, что он "выдавал на гора", было невозможно. А выдавал он на заказ бифштексы, цыплят-табака, картофель-фри, вареники, пельмени, все, что выдумывал одичавший от кислых щей и расползающихся котлет предшественника мозг полуголодного труженика. В кают-компании в любое время можно было выпить стакан отлично заваренного чая с пирожком или булочкой, выпить ароматный морс. Когда шеф спал, никто не знал. В любое время дня и ночи он мог появиться там, где стоило лишь подумать, а не съесть ли…? — и он уже стоял с подносом, на котором домылся ароматный кофе и стопкой высились аппетитные блинчики.

Снялись мы по назначению вместе с "Калевом", только нам на Запад, а ему — в "другую сторону". Суматоха в пароходстве улеглась, второй помощник, пользуясь стоянкой, усиленно занимался педагогической деятельностью, используя приемы древних греков — физическое воздействие на нерадивого ученика, за отсутствием розг используя тумаки и подзатыльники. Результат не замедлил сказаться, к исходу третьего дня радист все же передал диспетчерскую и принял стокгольмский прогноз, который можно было разобрать, не пользуясь шифровальными таблицами.

— У нашего маркони руки словно клешни у краба, а у радиста они должны быть, как у пианиста. К тому же мысли у него разбегаются, словно тараканы. Магнитофон нужно купить, ему легче, да и нам контролировать сподручнее, но до конца рейса я из него человека сделаю, — заключил штурман.

Так он навел меня на мысль установить в радиорубке магнитофон, что уже на новостроящихся судах новинкой не было, а вскоре станет обязательным.

Между тем мы продолжали свой рейс. Ветреным и дождливым днем вошли в Кильский канал. Агент узнал меня сразу и стал трезвонить по радио, часто повторяя мою фамилию. Через несколько минут примчался лоцман Клюге, по прозвищу "Фельдмаршал" в память об известном военном начальнике, за ним капитан шлюза Хорн и два наших постоянных на "Эльве" рулевых с королевской фамилией Кёниг первый и Кёниг второй. Было видно, что они рады встречи со мной, и в первый и в последний раз немцы расщедрились и принесли с собой бутылку "Корна" — хлебной немецкой водки. Узнав, что наш порт назначения Лондон, Хорн почесал затылок и произнес неуверенно:

— В зимнее время с таким грузом небольшие суда у нас не выпускают. Но вы, русские, живете по другим законам, и относительно вас у меня указаний нет. Подождите немного, я вернусь.

Через пятнадцать минут он принес прогноз на пять суток и расписание частот и времени передачи прогноза на широковещательных станциях. Тепло распрощавшись, мы пробежали канал довольно быстро, ни разу не задерживаясь в расширениях, встречных судов было мало.

— Это плохо, капитан, — ворчали Кёниги. — Значит, в Северном море шторм или сильный туман.

Я и сам уже знал, что и того и другого там в избытке, но все же оставалась надежда на улучшение погоды. Но еще трое суток нас валяло, как Ваньку — встаньку, ожидать в этих местах осенью штиль — дело неблагодарное. Вновь вышел из строя радист, да и другие нередко отказывались от приготовленной пищи, но шеф, курсируя между камбузом и туалетом, мужественно перенес второй в его жизни шторм, доказывая делом несгибаемый дух потомственных питерцев. Когда мы входили в устье Темзы, он поднялся на мостик с кофе и бутербродами на подносе, на его бледном лице не было ни грамма усталости. На чистейшем английском он поздоровался с лоцманом, и тот, подняв удивленно брови, принялся обсуждать с ним секреты приготовления бутербродов с икрой. Мне пришлось захлопнуть челюсть второму помощнику, хотя признаться честно, я и сам был немало удивлен. Их беседа с бутербродов плавно перешла на Шекспира, и наш Александр с пафосом прочел монолог "Би ор нот ту би", чем привел старика одновременно в бурный восторг и в замешательство. Когда повар ушел, он подошел к штурману и спросил тихо, чтобы я не слышал: — Кто это был?

Второй решил пошутить: — Это наш комиссар.

Лоцман решительно замотал головой: — Не может быть, секонд, я за свою жизнь не встречал ни одного комиссара, который бы знал на английском больше, чем "здравствуйте" или "сколько стоит".

Я сказал серьезно и с гордостью: — Это наш шеф-повар, он из Питера, а там все такие.

Лоцман затих, изредка негромко повторяя: — "Не может быть".

Когда я подписал ему квитанцию, он обернулся в дверях и сказал тихо: — Я понял, капитан, этот человек из