корму подали, чуть трубу не снесли. Разрешения спросили, как им отказать, — чиф виновато пожал плечами. — Шефуля на палубе проводит политико-воспитательную работу, слышите, как на авианосце ржут, словно жеребцы, и спускают коробки с пивом. Веселый парень у нас Александр, боюсь, первый и последний рейс делает. Как бы комиссар не списал его как врага народа. Хитрит старик, в каюте иллюминатор открыт, он же все слышит, а не выходит.

— А ты бы зашел и доложил, если опасаешься. Зачем зря старика обижать, да и не время сейчас при посторонних такое болтать. Их ведь русскому языку на случай войны специальные офицеры-преподаватели обучают, может, для практики и разрешили с нами пообщаться.

Словно поняв мои слова, офицеры заторопились уходить, но я попросил их обождать.

— А почему у вас так мало навигационных приборов, капитан? — спросил молодой. — Разве можно без них так далеко плавать? У моего отца на яхте приборов больше, а у вас даже современного лага нет. — Он указал на висящий в рубке лаглинь с вертушкой.

— Хорошему моряку лаг не нужен. Он и без него свою скорость точно определит, а по показаниям забортного лага бухгалтерия платит нам командировочные.

Старший, услышав эти слова, усмехнулся: — Только русские могут плавать в наше время, как Колумб. Зачем тогда вы запускаете свои спутники?

— А это вам как военному должно быть известно, вы их запускаете с той же целью, — не выдержал я.

Гости покинули судно, тепло распрощавшись, явно обескураженные. Это было первым знакомством с американскими военными моряками, нашими противниками в холодной войне, и мне впервые пришла в голову мысль, что рядовой состав обеих сторон оказался гораздо лояльнее друг к другу, чем мы, офицеры. В дальнейшем я смогу убедиться в этом неоднократно, и вывод тут один: люди, облеченные большей ответственностью, приходят к согласию гораздо позже, чем те, кто свободен от строгих обязательств.

МУКИ С МУКОЙ

Снялись мы через сутки, авианосец ушел раньше. В Роттердаме грузили американскую пшеничную муку высшего сорта. В Союзе она практически исчезла и начались ее закупки

за рубежом. Прибывшие из Гааги представителя торгпредства ознакомили меня с секретным постановлением Совета Министров, в котором приказывалось "капитанам судов под личную ответственность организовать полную сохранность груза при погрузке, перевозке и выгрузке груза". Те же меры должны были принять и другие многочисленные лица из партийных органов, прокуратуры, милиции, ОБХС, портов, складов, железной дороги, автохозяйств и т. п. Постановление было на четырех печатных листах и заканчивалось словами: надлежит принять все меры…., покончить с бесхозяйственностью…и почему-то принимать все меры к соблюдению государственной тайны.

Лица работников торгпредства были серьезными, если не сказать испуганными, но, постояв на ветру у трюмов, они уехали "по-английски" — не попрощавшись, так же внезапно, как и приехали. К тому времени трепетное чувство перед работниками советских организаций за границей у меня почти окончательно умерло, в чем они виноваты сами, и даже такой грозный документ, как указанное постановление, лишь убедил в том, что хорошая морская практика и без указаний сверху заставляет оценивать перевозимый груз максимально объективно

Моряки народ к экстренным ситуациям привычный, экипажу особо объяснять задачу не пришлось. На каждый трюм были назначены тальмана (счетчики) и ответственные за качество. Муку перегружали из трюмов голландского судна, прибывшего из США, к которому мы стали лагом. Содержимое мешков сомнений не вызвало, да и отвечать за то, что внутри, мы не могли. Видимо, мука была изъята и стратегического резерва, пролежала в нем длительное время, отчего мешки довольно часто расползались при укладке, при этом пластиковая внутренняя упаковка лопалась. Приостановили погрузку, вызвали эксперта, сообщили в торгпредство, откуда ответили: — "Решайте на месте". Решили — заменять поврежденные мешки на целые, чтобы соблюсти точное количество указанного в документах груза.

Выглядело это так. Экипаж указывал поврежденные мешки, грузчики должны были поднять их на палубу и к концу смены догрузить число поврежденных. В действительности по согласованию со своим профсоюзом грузчики отказались поднимать поврежденные мешки и разрывали их в трюмах, высыпая содержимое и выбрасывая на палубу пустой мешок. К концу смены стало ясно, что россыпи в трюмах становится много, зачистить ее было невозможно, не навредив еще больше и задержав погрузку надолго, что выльется в дополнительные расходы.

— Так это ж хорошо, Михалыч, больше муки привезем. Американцы не обеднеют, и нам в порту спасибо скажут, — успокаивал меня комиссар, не подозревая, какую муку эта мука преподнесет нам в Калининграде. Здесь его интуиция не сработала, потому что нормальный человек при всем желании не смог предвидеть того, что случится при выгрузке.

Встречали нас в Калининграде, как важных персон, только что без оркестра. Помимо многочисленных работников порта, усиленного наряда пограничников и таможенников на причале к удивлению было немало людей в милицейских фуражках. Все стояли в напряженном ожидании, как будто мы привезли им не муку, а государственных преступников.

— Что это они все такие озабоченные? — волнуясь, спросил второй штурман, который был непосредственно ответственным за груз, косясь на две санитарные машины и людей в белых халатах, стоящих прямо у места швартовки. — Может, мука отравлена?

Однако пироги из этой муки мы с удовольствием ели трое суток, и все чувствовали себя прекрасно.

Оформление прихода всё расставило по своим местам. Таможенники и врачи, осмотрев карантинный груз и опросив экипаж о здоровье, дали знак, и с причала все ринулись осматривать открытые трюма, защелкали фотоаппаратами, отмечая что-то в записных книжках. Затем трюма закрыли, запретили спускать желтый карантинный флаг и сход экипажу на берег. Я было начал протестовать — какой карантин, если столько людей топтались на судне, но врач указала мне на двух милиционеров у трапа, у которых под кителями топорщились пистолетные кобуры.

— Прощайте девочки, прощайте милые, И ваши мальчики к вам не придут! — пропел электрик, помахав рукой двум тальманам в юбках.

— Хорошо, что не вызвали жен, — подумал я и увидел, как из-за стоящих вагонов грациозно ступая на тоненьких каблуках-гвоздиках, выплывают наши любимые почти в полном составе. Милиционеры растопырили руки, преграждая доступ на судно, жены, ничего не понимая, остановились. Скромно идущая позади пожилая женщина мгновенно преобразилась в мегеру и бросилась вперед, напирая грудью на защитников порядка.

— Это еще что за фокусы? — в голосе ее гремела сталь лязгающего гусеницами тяжелого танка. — Какой еще карантин? Наши мужья в море были, а не у девок на гулянке. Мужики, можно сказать, со дна морского явились, с того света, а вы нас к ним не пускаете. Зови начальника, да самого главного, и бегом!

— Во, моя дает, — восхищенно