Однако все это никак не повлияло на тот фундаментальный факт, что отныне и вне всяких сомнений «Шелл» стала тем, чем ее давно называли критики, – иностранным концерном. Когда в 1910 году адмиралтейство начало переходить на нефть, его нужды в основном удовлетворяли поставки Бирманской нефтяной компании.

Главным поборником нефти, «нефтяным маньяком», как прозвали его, был адмирал Джеки Фишер, который подбадривал Маркуса и призывал его не сдаваться даже после слияния «Шелл» с «Роял датч». Активная позиция Фишера по отношению к нефтяному топливу, особенно из нефти «Шелл», не была полностью незаинтересованной, поскольку, как он сказал Маркусу, он вложил свой «последний доллар» в «Шелл». Фишер нашел союзника в лице Уинстона Черчилля, и в 1912 году правительство учредило Королевскую комиссию по топливу и двигателям во главе с Фишером. Неоспоримые преимущества нефти к тому времени стали уже совершенно очевидны, проблема заключалась в ее поставках. Но Маркус считал, что это не проблема. «Слишком много хранилищ не бывает», – не раз подчеркивал он.

Королевскую комиссию настолько впечатлили предоставленные им сведения, что она рекомендовала создать нефтяные резервы, достаточные для обеспечения военного потребления в течение четырех лет. Адмирал Джеллико, второй лорд адмиралтейства, предложил создать шестимесячный запас. В итоге адмиралтейство остановилось на четырех с половиной месяцах. Это решение едва не стоило Британии победы в войне, так как во время кампании подводных лодок 1917 года резервы сократились до трехнедельного запаса, и большая часть флота стояла на приколе.

Еще в начале истории «Шелл», когда Маркус впервые пытался заинтересовать флот топливом из нефти, он предложил правительству не только место в правлении компании, но и фактический контроль над «Шелл», чтобы дать им уверенность в гарантированных поставках. Это поистине уникальное предложение частной компании, сделанное в самом расцвете частного предпринимательства, было отвергнуто. Теперь же, когда флот все-таки решили перевести на нефть, адмиралтейство решило последовать совету Маркуса, но вместо доли в «Шелл» приобрела 50 процентов акций в Англо-персидской нефтяной компании.

Англо-персидская компания была мелкой рыбешкой по сравнению с «Шелл», но зато она добывала нефть на территории, находившейся тогда в зоне влияния Британии, и была филиалом Бирманской нефтяной компании, базировавшейся в империи.

Эта мера, сказал Черчилль, выступая перед палатой общин, позволит правительству «не зависеть от нефтяной клики и нефтяных королей». Открытый рынок, по его мнению, превратился в открытую пародию, и «Шелл» он уделил особое внимание: «У нас нет никаких трений с „Шелл“. Мы всегда считали их весьма обходительными, услужливыми, готовыми помогать адмиралтейству и содействовать интересам британского флота и Британской империи – не бесплатно. Единственным затруднением была цена. По этому пункту к нам, разумеется, относились по всем суровым правилам игры».

Сэм возразил сумбурной речью, которая ни к чему не привела, но депутат от тори Уотсон Ратерфорд лучше выступил в защиту Маркуса. Первый лорд адмиралтейства, сказал он, позволил себе «чуточку антисемитизма», дабы сплотить редеющие ряды своих сторонников. Резкий взлет цен, сказал он, объясняется всего-навсего феноменальным повышением спроса, «а не тем, что какие-то злонамеренные господа еврейского вероисповедания о чем-то сговорились».

Черчиллю не нравился Маркус, и он разделял общую неприязнь и подозрительность к трестам – в то время само это слово было эмоционально заряжено и намекало на образ некой тайной власти, узких хищнических клик, которые держат мир в цепкой хватке и наживаются на нем. Черчилль был слишком умелым демагогом, чтобы не сорвать аплодисменты за нападки на человека, который не просто возглавлял крупное объединение компаний, а еще и был евреем, да к тому же непопулярным.

Маркус, которому уже было за шестьдесят, буквально воплощал в себе образ жадного миллионера или, если воспользоваться словами более поздней эпохи, «зажиревшего капиталиста». Он никогда не был худощав, а теперь и вовсе растолстел. Он вел себя напыщенно, заносчиво, чванливо. «Узрите мой приход», – как бы заявлял он всем своим видом. Его лицо, если не казалось непроницаемым, выражало самодовольство. У него полностью отсутствовало воображение, и он был совершенно нечувствителен к общественному мнению. Не то чтобы ему было безразлично, что думают о нем люди, но ему даже не приходило в голову, что его могут считать не тем прекраснейшим человеком, каким он считал себя, а кем-то другим. Он руководствовался благими намерениями, всегда действовал в интересах общества, так с какой же стати кто-то будет думать о нем плохо? Должно быть, речь Черчилля сильно шокировала его.

Но если пока что для Маркуса наступили темные времена, то и его золотой момент, возможность сослужить стране уникальную службу, уже лежал не за горами.

В 1901 году стали поступать жалобы на качество сырой нефти, добываемой «Шелл» по концессии на Борнео. Роберт Уэйли Коэн, незадолго до того пришедший в компанию, послал образец на анализ блестящему кембриджскому химику доктору Х.О. Джонсу, который и подтвердил, что продукт мало пригоден для производства керосина, но зато, как будто бы в качестве компенсации, на редкость богат толуолом – основным элементом тринитротолуола, или ТНТ.

Толуол в Британии обычно извлекали из угля, где его содержалось примерно 2 процента; в сырой нефти с Борнео содержалось 10 процентов. С этой новостью Маркус тут же поспешил в адмиралтейство, откуда его выпроводили, вежливо сообщив, что не заинтересованы.

В 1914 году он повторил свое предложение и снова получил от ворот поворот.

Тогда он попробовал действовать независимо. У группы «Шелл» был свой толуоловый завод в Роттердаме. Маркус приказал переправить его со всеми потрохами на участок, который компания приобрела в Портисхеде, графство Сомерсет.

В ночь 30 января 1915 года роттердамский завод разобрали по деталям, каждую пронумеровали, погрузили на ожидающий обоз из грузовиков и доставили в доки. В Порстисхеде уже стояла целая армия рабочих и техников, готовая встретить их, и при круглосуточной работе они за два месяца запустили завод в эксплуатацию.

К тому времени уже начал сказываться дефицит взрывчатых веществ, и правительство с благодарностью приняло от «Шелл» дополнительные производственные мощности, затем было построено еще два толуоловых завода. Три завода вместе производили 80 процентов ТНТ, применявшегося британскими вооруженными силами. Лорд Биркенхед, член военного кабинета, позднее писал: «Не знаю, сколько побед последней войны можно назвать решающими, думаю, что не меньше пяти; но если бы их было только три, то благодаря толуолу лорда Бирстеда следовало бы считать победителем одной из них».

Маркус, которого к концу его пребывания на посту лорд-мэра сделали баронетом, после войны получил баронское звание «за выдающиеся общественные и государственные заслуги и щедрые пожертвования на благотворительные и научные цели». Он взял титул лорд Бирстед – по названию прихода, где находился Моут. В 1925 году Маркус стал виконтом.

Личные трагедии, перенесенные во время войны, высосали из него все силы, и в последние годы жизни его здоровье значительно пошатнулось. Фанни, сломленная гибелью Джеральда, тоже требовала врачебной опеки, и, когда наступило Рождество 1926 года, они слишком плохо чувствовали себя, чтобы уехать из Лондона на привычные семейные торжества в Моуте. Они остались на Гамильтон-Плейс, она на одном этаже, он на другом, с маленькой армией медработников, бегавших от одной к другому. Через три недели Фанни почувствовала, что ей срочно нужно повидать Маркуса, но, когда пыталась встать с кровати, у нее случился приступ, и она скончалась. Маркус к тому времени уже впал в кому и умер на следующее утро. Их похоронили в один и тот же день на еврейском кладбище в Уиллсдене.