— Сын мой… — Старец тонко улыбнулся. — Не спорь с лекарем, у которого за плечами более девяноста лет изысканий и практики. Я поясню, чего мы с тобой добьёмся совместными усилиями. Известно ли тебе, что все живые существа являются носителями божественной ауры, как бы дополнительного тела, только сотворённого из более тонкой и эфемерной материи, чем тело обычное, физическое?

Галл смущённо потёр переносицу.

— Э-э… Кажется, я читал об этом у каких-то мистиков. Но поймите меня правильно, эфенди, я не очень-то увлекаюсь подобными науками, и заглянул в ту книгу чисто… э-э… из любопытства…

— Разумеется, сын мой. В таком случае — просто поверь мне на слово. Так вот, Чудесная аура, видеть которую могут лишь люди, оделённые от природы или в силу определённого посвящения особым зрением…

— Ага!.. — многозначительно протянул вдруг султан, вглядываясь туда же — в несуществующие пальцы галла. — А я-то поначалу решил, что мне привиделось…

— Нет, повелитель, ты не ошибся. Ты тоже это видишь своим чудесным Оком… Так вот: аура полностью повторяет очертания физического тела. Такого, коим оно должно быть от рождения. Независимо от того, все ли части тела на месте… Мне доводилось наблюдать горбунов с аурическими очертаниями высоких стройных фигур; безногих и безруких несчастных, в то время как ауры их обладали конечностями… Для твоей растущей руки её невидимая глазу аура — тот самый слепок, в который в ближайшее время зальётся восстанавливаемая кисть, и будет она точь в точь такой, как раньше, но без шрамов и отметин, ибо природой они тебе не были предназначены, а образовались на жизненном пути. Так что — смело разрабатывай новую руку, сын мой, прямо сейчас; чем быстрее ты начнёшь, тем лучше вы свыкнетесь друг с другом. Дерзай!

— Oh mon dieu, — только и пробормотал ошарашенный галл. — Я знал, что Восток — край чудес, я всем сердцем готов был… нет, жаждал! с ними встретиться, но вот оно, у меня на глазах настоящее чудо — а я не в силах поверить…

Хромец снисходительно хмыкнул.

— Как мало порой нужно человеку для счастья, всего лишь рука… Не спорю, — вежливо наклонил голову, — она будет великолепна, как и всё, за что берётся наш драгоценный друг Аслан-бей, но… это обычная рука. Надеюсь, что ничем тебя не обижу, Аслан, но я бы ни за что не поменял некую свою вновь обретённую часть тела, полученную также с твоей чудесной помощью, на прежнюю, с прежними свойствами.

— Должно быть, этим-то вы, государи, и отличаетесь от простых смертных, — засмеялся Бомарше, чем вызвал у Ирис приступ тихого восхищения. Надо же! И султану польстил, и сделал это так тонко, без утончённого лицемерия… — Но я — скромный дипломат, мои желания просты и предсказуемы, и всё, чего мне сейчас хочется — обнять обеими руками всех, кто ждёт меня на родине. Его Величество разрешил мне полугодовой отпуск на поправку здоровья.

Лекарь и султан обменялись тревожными взглядами.

— Надеюсь, ты ещё почтишь нас своим приездом, сын мой. — В голосе табиба промелькнуло беспокойство. — Не означает ли твой отъезд…

Многие османцы считали странным, что король Генрих смолчал, когда его подданный погиб (вернее, считался погибшим) в Египте во время беспорядков местных заговорщиков. Впрочем, поговаривают, что король франков выслал-таки резкое письмо Его Султаншеству, но Великий, ещё до этого прозорливо предположив, что объяснения с франкской стороной неизбежны, отправил заблаговременно своё послание, с заверениями, что Александрийский инцидент будет расследован немедленно. Говорят также, курьеры монархов встретились — случайно или намеренно — на полпути и обменялись депешами тайно, тем самым не допустив открытого дипломатического скандала.

Похоже, лекарь озвучил мысль не свою, но своего высочайшего друга: не станет ли предстоящий отъезд посла первым камушком лавины, что погребёт под собой вроде бы укрепившийся мир между державами?

— Что вы, эфенди. — Галл улыбался беззаботно и обаятельно. — Моё консульское назначение никто не отменял, а за время моего отсутствия, надеюсь, беспорядки в Александрии окончательно улягутся. Я настолько в этом уверен, — почтительно поклонился в сторону султана, — что намереваюсь в следующий раз прихватить с собой и семью. Моя Фатима соскучилась по родине, по родной речи, и ей будет отрадно подышать Босфорским бризом, а нашим детям — воочию увидеть землю своих предков. Пусть поживут пока здесь, а я тем временем обустроюсь на новом месте, а потом пришлю за ними.

— Да услышит Аллах твои планы и да поможет им сбыться, — с облегчением вздохнул старый лекарь.

…Так они и беседовали, позабыв о притаившейся в углу комнаты девушке.

Со стороны никто не подумал бы, что видит встречу, воистину историческую: вождя великой державы, беседующего с представителем державы, не менее могущественной, хоть и уступающей первой по размерам, но превосходящей во многом другом, и рядом с ними — живую легенду Востока, числом прожитых лет более ста с лишним, но до сих пор сохраняющего бодрость духа и тела и буквально олицетворяющего призыв Еврипида: «Врачу, исцелися сам!» Казалось: вот зрелище, достойное восхищения и умиления, встреча давних друзей, двое из которых, более старшие, трогательно заботятся о младшем, едва вышедшим из юношеского возраста, но внимающим их мудрым наставлениям почтительно, без дерзости, свойственной порой молодому поколению…

Однако за спиной у Ирис всё ещё незримо витал дух Кекем.

«Не доверяй ему!»

Она похолодела.

А вдруг… говорливость галла сыграет с ней дурную шутку? И совершенно случайно он ляпнет нечто, что заставит Хромца насторожиться и понять по-своему, превратно? Даже то, что она, замужняя женщина, ухаживает за чужим мужчиной, не из своего рода — не расценит ли султан как оскорбление чести её драгоценного супруга? От напряжения она взмокла.

Не думать. Только не думать об эфемерных страхах. Вдруг волшебное Око разглядит её панику? И тогда начнутся расспросы, а потом и допросы…

Но не так-то просто оказалось — не бояться, когда предмет её опасений находился тут же, перед глазами. И тогда, зажмурившись, она как можно глубже втиснулась в кресло и решила вспоминать о том, что занимало её недавно. Случайные мысли о Филиппе де Камилле услужливо помогли нарисовать его облик: высокого статного кареглазого красавца, с копной непослушных курчавых волос, которые, по-видимому, доставляли немало хлопот, ибо однажды он даже пошутил в беседе с Августом, что иногда готов обрить голову, на османский манер, лишь бы не бороться каждое утро с непослушными патлами; оттого-то он и стрижётся коротко, даже при дворе, игнорируя моду лютецких щёголей на локоны ниже плеч…

Густые, почти сросшиеся брови придавали облику угрюмость, но в редкие моменты, когда посол улыбался, чуть приподнимались «домиком», что враз делало франка моложе и… привлекательней. Да, привлекательней, хоть куда уж там больше… Поймав себя на этой мысли, Ирис невольно дёрнулась и приложила ладони к щекам — таким жаром их вдруг опалило.

Да что она себе надумывает?