Ирис даже побледнела.

— Что, так больно?

— Не больно. Приглушённо. Я же тогда под опием был, чувствовал всё, как сквозь сон… Но ощутимо. Правда, проходит быстро. Словно волной накатит — и отступит…

— Сразу после перевязки? — неожиданно подал голос Али.

— Не совсем. С четверть часа пройдёт, а то и больше. Слушайте, друзья мои, а может, это заживление так идёт? Со мной никогда такого раньше не случалось, хоть, было дело, кое-какие раны получал… Когда уважаемый Аслан-бей намекнул, что восстановит мне руку — я, грешным делом, отнёсся к его словам скептически…

— Как-как? — переспросила Ирис, разматывая, тем временем, вчерашний бинт на культе Огюста.

— Скептически значит с изрядной долей недоверия. Ну, и чуточку… э-э… насмешкой, ты же знаешь, мы, галлы, рады посмеяться и подшутить над чем угодно. Прости, дружок, такова уж наша натура. Так вот…

Он остолбенел и уставился на разбинтованную руку.

Али, не скрываясь, довольно хмыкнул.

Ирис вздрогнула, а затем расплылась в счастливой улыбке.

На скругленном навершии культи, что ещё вчера хранила следы от снятых швов, а сегодня была девственно гладкой, отчётливо проступал нарост, обтянутый розовой, как у младенца, кожей. Образование это, шириной не менее двух европейских дюймов, слегка расширялось, и заканчивалось отчётливо обозначенными шишечками с зачатками ногтей. Не насмотрись и не наслушайся девушка разного за время своего пребывания в доме мужа-лекаря — возможно, ей сейчас стало бы худо от подобного зрелища. Но… благодарение небесам, мудрейший супруг подготовил её к тому, что предстояло увидеть. Хоть данная операция и проводилась им впервые, но со свойственной ему прозорливостью Аслан-бей поделился с юной женой размышлениями о том, как, по его мнению, должна восстанавливаться конечность.

Бомарше несмело потыкал в это нечто растущее пальцем. Своей культи он давно уже перестал стесняться, но сейчас… как-то оробел.

— Что ты чувствуешь? — шёпотом спросила Ирис.

— Это… что? Это оно, да? Слушай, Кекем! — в волнении он, похоже, забыл её теперешнее имя. — Оно и впрямь… растёт, да? Мне даже хочется сжать кулак… — Зачаток кисти дёрнулся, и Огюст, не удержавшись, вскрикнул — по-видимому, резкое движение отозвалось болью. — Я чувствую, чувствую! Она живая!

Ирис даже всхлипнула. Но усилием воли справилась с волнением.

— Сиди смирно, Август. Любуйся, но не усердствуй, не заставляй её пока трудится. Я позову эфенди, он вас осмотрит и скажет, что делать дальше.

Так и нказала: «Вас». Бомарше — и его новую руку, будто она была сама по себе, живая, умная, самостоятельная…

Всё ещё не веря глазам, Огюст зачарованно поворачивал кисть так, чтобы лучше рассмотреть её со всех сторон. Даже Али, затаив дыхание, подошёл ближе… Ирис подхватила полы длинного кафтана, и, совершенно не стесняясь, припустилась, как девчонка, прямо в библиотеку, к обожаемому эфенди. Как же он сейчас обрадуется!

Но, уже подбегая к широким двустворчатым дверям, ахнула в испуге и поспешно прикрыла лицо, вовремя вспомнив о вуали.

Дорогу ей преградили два стражника. И это были не привычные глазу гаремные евнухи с голыми лицами, а высокие и бородатые янычары из личной охраны… Повелителя?

— Госпожа, — напористо, но, вместе с тем, с уважением проговорил один из них. — Туда нельзя.

— Но мне нужно видеть мужа, — пролепетала Ирис. — Такая важная новость…

— Султан изволит с ним беседовать.

Девушка отступила.

Султан…

Самое время развернуться и уйти, почтительно поклонившись — не стражнику, нет, но отдав таким образом должное уважение лицу, которое он охраняет. Но очень уж хотелось порадовать мужа новостью. Он с таким нетерпением ждал, когда же проявил себя его новое лекарство!

«Возможно, это будет вершиной моего мастерства!» — как-то признался он. «Никому ещё не удавалось отращивать новые конечности. Заменять механико-магическими — да, но живыми, из собственной плоти и крови — никогда и никому! Во всяком случае — из смертных…»

— Уважаемый…

Девушка заколебалась.

— Юсуф, — подсказал охранник, отчего-то улыбаясь.

— Уважаемый Юсуф-бей, позволено ли мне будет узнать, а не о состоянии ли здоровья гостящего у нас франкского посла прибыл узнать Солнцеликий? Прошу простить меня за дерзость…

— Уважаемая Ирис-хатун совершенно права. — Мужчина окинул девушку взглядом, прощупывающим с головы до ног, но не блудливым, а… профессиональным, словно изучающим каждую складку одежды в поисках возможно спрятанного оружия. — И если ваши новости касаются этого галла…

— О да! — радостно вскрикнула девушка.

— Тогда я доложу о вас. Ибо такова воля Солнцеликого. Ждите!

* * *

…Самым удивительным было даже не то, что их дом посетил правитель Османской империи, нет! Что султан благоволил к прославленному табибу и числил его в друзьях, к тому же заинтересовался судьбой чудом спасшегося галльского посла, известно было всем. Как и нелюбовь Солнцеликого к слишком долгому пребыванию в ТопКапы, да и вообще на каком-то одном месте. Если не случалось войны или иного похода — например, с личной проверкой ведения дел в какой-либо провинции — ЕгоСултаншество развлекался тем, что, на манер известнейшего Гаруна-аль-Рашида, бродил по столице, неузнаваемый, из первых уст выведывая слухи и сплетни: о ценах на хлеб и мясо, о том, какие и чьи товары резко вздорожали, о настроениях во дворцах и в лачугах, о себе, великом, многомудром, скромнейшем и свирепейшем… Справедливо не доверяя сведениям, просеянным через сотни сит придворных осведомителей и льстецов, Хромец предпочитал иногда делать такие вот вылазки за стены дворца, не брезгуя порой, к вящему ужасу охраны, самому влезть в какое-нибудь уличное разбирательство, попросту называемое дракой или поножовщиной, а то и спровоцировать оное. Зачем? Да просто развеять скуку, разогнать кровь. Проверить, в конце концов, насколько поддаются, либо, напротив, в полную меру сопротивляются соперники по утренним тренировкам, не льстят ли и они султану… И, надо сказать, до сей поры Солнцеликий отделывался незначительными случайными царапинами, да, разве что, пополнил запас армейских ругательств новыми красочными выражениями, пришедшими с самых недр константинопольских трущоб.

Но порой, не идя на поводу склонности к авантюрам, он, в стремлении приоткрыть народу «истинное лицо», являл себя как заботливый правитель, отзывчивый друг и… скромный Повелитель, считающий, что от него не убудет от такой малости, как самому навестить друзей, не беспокоя их вызовами во дворец. И в самом деле, ничто не могло сравниться с восхищением горожан, когда он, пренебрегая пышностью и излишними церемониями, оставив во дворце свиту и роскошное сопровождение, сам, верхом, подъезжал к дому Главного Визиря или Главного Мудреца, или звездочёта, или поэта, или главы какой-нибудь гильдии и, бросив поводья разинувшим рты конюхам, степенно шёл к порогу, где, как и положено правоверному, оставляя обувь и переобувался в жёлтые гостевые домашние туфли… Как простой человек…