Клоусон: Точно! Перед самым уходом. Я вообще чуть было не осталсядома в тот день, хотя мне и нравится Грег Стилсон… то есть нравился до того,как все случилось. Понимаете, мне этот общественный центр был как кость вгорле.

Р.: Из-за экзамена на водительские права?

К.: Ну да. Надо же было такого дурака свалять. Но потом ясказал себе: какого черта! И пошел. А в результате этот снимок. И какой! Ещеразбогатею, вот увидите. Это, пожалуй, не хуже, чем водружение флага на ИвоДжима.

Р: Молодой человек, я надеюсь, вы не считаете, что все былоотрепетировано специально для вас?

К.: Конечно, нет! Что вы! Просто я хотел сказать… э-э… самне знаю, что я хотел сказать. Понимаете, это произошло прямо перед моим носом,ну и… как бы вам сказать… В общем, здорово, что мой «Никон» оказался при мне.

Р.: Вы сфотографировали Стилсона в тот момент, когда онподнял ребенка?

К.: Да, сэр. Томми Робсона.

Р.: Это и есть тот снимок в увеличенном виде?

К.: Точно, моя фотография.

Р.: Что же произошло после того, как вы сделали снимок?

К.: За мной бросились два этих бандита. Они орали: «Отдайкамеру, парень! Брось ее, су…» Ну, в общем, в таком духе.

Р.: А вы бежали от них.

К.: Бежал? Еще как бежал! Они гнались за мной почти до самыхгаражей. Один чуть не схватил меня, но поскользнулся на льду и упал.

Коэн: Молодой человек, позволю вам заметить, что, убежав отэтих бандитов, вы выиграли главный забег в своей жизни.

К.: Благодарю вас, сэр. То, что Стилсон сделал тогда… это,конечно, надо было видеть, но вообще… закрываться маленьким ребенком – дальшеуже ехать некуда. Да уж, теперь Нью-Гэмпшир не выберет его даже в бригаду поотлову собак. Даже если…

Р.: Благодарю вас, мистер Клоусон. Вы свободны.

Снова октябрь.

Долго не могла Сара решиться на эту поездку, но пришел час,когда она почувствовала, что откладывать дальше невозможно. Она оставила детейна миссис Эйблнеп – у них теперь была прислуга, и две машины вместо маленькогокрасного «пинто», и годовой доход Уолта подбирался к тридцати тясячам – иотправилась одна в Паунал сквозь пылающее зарево поздней осени.

Приехав на место, она поставила машину на обочине живописнойпроселочной дороги и перешла на другую сторону, где было кладбище. Маленькаяпотускневшая дощечка на каменном столбе возвещала, что это БЕРЕЗОВАЯ СЕНЬ.Каменная ограда, ухоженные могилы. Несколько выцветших флагов еще сохранилисьсо Дня памяти павших, тому пять месяцев. Скоро они будут погребены под снегом.

Она шла медленно, никуда не торопясь, и ветер трепал подолее темно-зеленой юбки. Здесь лежали поколения БОУДЕНОВ и целый клан МАРСТЕНОВ,здесь, объединенный высоким мраморным обелиском, покоился род ПИЛЛСБЕРРИ,восходящий к 1750 году.

А в глубине, возле самой ограды, она увидела сравнительноновую могильную плиту с простой надписью: ДЖОН СМИТ. Сара опустилась на колени,нерешительно тронула камень. В задумчивости провела кончиками пальцев погладкой поверхности.

23 января 1979 г.

Дорогая Сара,

только что я закончил очень важное письмо отцу, я писал егопочти полтора часа. На второе такое же просто не хватит сил, поэтому сразу, кактолько получишь это письмо, позвони отцу. Позвони ему прямо сейчас, прежде чемчитать дальше.

Ну вот теперь, скорее всего, ты все знаешь. Я хочу сказатьтолько, что в последнее время много думал о нашей поездке в Эсти на ярмарку.Если бы меня спросили, какие две вещи тебе больше всего запомнились, я быответил: невероятное везение в рулетке (помнишь, там парнишка повторял: «Хотелбы я посмотреть, как вздрючат этого типа»?) и маска, которую я надел для смеха.Я думал тебя повеселить, но ты рассердилась, и все чуть не пошло насмарку.Хотя, пойди все насмарку, я, наверное, не сидел бы сейчас здесь, а таксист посей день был бы жив-здоров. Впрочем, кто знает. Вероятно, чему быть, того неминовать, и дело все равно кончилось бы пулей, только через неделю, или черезмесяц, или через год.

Что ж, мы использовали свой шанс, и выпало «на хозяина» – ябы сказал, на двойное зеро. Но я думаю о тебе, Сара, и хочу, чтобы ты этознала. У меня ведь никого не было, кроме тебя, и ничего у нас не было лучшетого вечера…

– Здравствуй, Джонни, – прошептала она, и ветер отозвался впылающих кронах; красный лист покружился в чистом голубом небе и, незамеченный,опустился ей на волосы. – Я здесь. Вот я и пришла.

Казалось неуместным говорить здесь вслух – толькосумасшедший, сказала бы она раньше, может разговаривать на кладбище с мертвыми.Но вдруг с ней произошло что-то удивительное – чувства нахлынули с такой силой,что у нее перехватило горло и пальцы сцепились намертво. А почему бы и непоговорить с ним; как-никак позади девять лет, и сейчас подводится черта.Завтра будет Уолт, и дети, и улыбки тех, кто слушает выступления ее мужа натрибуне, бесконечные улыбки сидящих рядом, на сцене, и, время от времени,заметка с фотографией мужа в воскресном приложении, если политическая карьераУолта совершит стремительный взлет согласно его трезвым расчетам. Будущееозначало, что каждый год прибавит ей несколько седых волос, и она уже не сможетвыходить из дому без лифчика, потому что грудь начнет терять форму, и косметикупридется продумывать более тщательно; будущее означало занятия гимнастикой вХристианской ассоциации молодых женщин в Бангоре, нескончаемые покупки,новогодние вечеринки и замысловатые шляпки; а тем временем Денни отправится впервый класс, а Джэнис в ясли, и жизнь ее перевалит рубеж научно-фантастическихвосьмидесятых и вступит в странную и неожиданную фазу – средний возраст.

Провинциальных ярмарок в будущем не ожидалось.

Медленно поползли первые жгучие слезы.

– Ах, Джонни, – сказала она. – Разве мы думали, что все таксложится? Разве думали, что этим кончится?

Она поникла головой, горло сжимали спазмы. Наконец онаразрыдалась, и яркий солнечный свет разломился на множество лучей. Ветер,казавшийся таким теплым, словно стояло бабье лето, вдруг обдал февральскимхолодом ее мокрые щеки.

– За что! – Ее крик взорвал безмолвие БОУДЕНОВ, МАРСТЕНОВ иПИЛЛСБЕРРИ, всей этой усопшей конгрегации, которая могла засвидетельствоватьлишь то, что жизнь скоротечна и смерть есть смерть. – О господи, за что!

И тут кто-то коснулся ее шеи.

…и ничего у нас не было лучше того вечера, хотя иногда мне струдом верится, что был 1970 год с волнениями в университетах, и Никсон ещепрезидент, и нет карманных калькуляторов и домашних видеомагнитофонов, нет ниБрюса Спрингстина, ни ансамблей панк-рока. А в иные минуты кажется, что до тойпоры рукой подать, что она почти осязаема и стоит мне обнять тебя, дотронутьсядо твоей щеки или шеи, и я смогу увлечь тебя в другое будущее, где нет ни боли,ни мрака, ни горечи выбора.