Внизу послышались шаги. Открылась и закрылась дверь налестницу. Джонни ждал, оцепеневший и беспомощный. Прямо под ним разговаривалите двое и сторож, но он не понимал ни слова. Джонни повернул голову медленно,как робот; он уставился в дальний конец галереи, ожидая, когда там появитсятот, кого Санни Эллиман назвал Мучи. Скучающее лицо Мучи мгновенно перекосит отнеожиданности, и он заорет: Эй, Санни, тут какой-то тип!

Он слышал приглушенные шаги Мучи, поднимавшегося полестнице. Надо что-то придумать, что угодно. Заклинило. Сейчас его обнаружат,вот-вот, и как быть – неизвестно. Что бы он ни сделал, все полетит к чертям.

Открывались и закрывались двери, с каждым разом всеявственнее. Капля пота упала со лба Джонни и оставила темное пятнышко наджинсах. Он вспоминал каждую из дверей, мимо которых проходил. Мучи ужезаглянул к ПРЕДСЕДАТЕЛЮ, и к ЧЛЕНАМ ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ, и к НАЛОГОВОМУИНСПЕКТОРУ. Вот он открывает дверь МУЖСКОГО ТУАЛЕТА, вот заглядывает в кабинет ПОПЕЧИТЕЛЯБЕДНЫХ, а сейчас в ДАМСКИЙ ТУАЛЕТ. Следующая дверь ведет на галерею.

Дверь открылась.

Мучи сделал два шага к балюстраде.

– Ну что, Санни? Доволен?

– Как там? Все тихо?

– Ага, как в гробу у тещи, – откликнулся Мучи, и внизузагоготали.

– Тогда спускайся и пошли кофейку попьем, – сказал третий.

Невероятно, но пронесло. Захлопнулась дверь. Послышалисьудаляющиеся шаги – сначала в коридоре, затем на лестнице.

Джонни обмяк, у него поплыло перед глазами, на мгновениепредметы слились в сплошное серое пятно. Стук входной двери, означавший, чтоони ушли, вернул его к действительности.

– Вот стервецы, – сказал внизу привратник свое веское слово.После чего тоже ушел, и следующие минут двадцать Джонни провел в одиночестве.

Около половины десятого зал постепенно начал заполняться.Сначала вошли три дамы – пожилые, в черных вечерних платьях; они трещали каксороки. Дамы выбрали места поближе к печке, где он их почти не видел, и взяли ссидений глянцевитые буклеты, состоявшие, похоже, из одних фотографий ГрегаСтилсона.

– Я его просто обожаю, – сказал одна. – Я уже три раза бралау него автограф и сегодня возьму.

Больше о Греге Стилсоне речи не было. Дамы переключились напредстоящую воскресную службу в методистской церкви.

Джонни, сидевший над печкой, из сосульки превратился вразмягченный воск. Во время затишья между уходом стилсоновской охраны ипоявлением первых жителей города Джэксона он сбросил не только куртку, но ирубашку. Он то и дело вытирал платком пот. Опять начал дергаться больной глаз,все виделось сквозь красноватую пелену.

Входная дверь отворилась, послышался дробный стук оббиваемойобуви, а затем четверо мужчин в клетчатых пиджаках прошли через весь зал иуселись в первом ряду. Один из них тут же начал рассказывать французскийанекдот.

Появилась молодая женщина лет двадцати трех с сынишкой вголубом спортивном комбинезоне с ярко-желтой отделкой. Мальчику на вид былогода четыре. Он сразу же спросил, можно ли ему поговорить в микрофон.

– Нельзя, малыш, – сказала женщина, и они сели позадимужчин. Мальчик заколотил ногами по передней скамье, и один из мужчинполуобернулся.

– Перестань, – сказала женщина.

Без четверти десять. Дверь беспрерывно открывалась изакрывалась, впуская самых разных людей – мужчин и женщин, старых и молодых.Зал гудел, воздух был пронизан ожиданием. Они пришли сюда не за тем, чтобызабрасывать вопросами законного представителя в конгрессе; они жаждали увидеть,наконец, в своем городишке настоящую звезду. Джонни знал, что на такие встречис «нашими кандидатами» и «нашими когрессменами», как правило, никто неприходил, за исключением горстки фанатиков. Во время избирательной кампании1976 года дебаты в штате Мэн между Биллом Коэном и его противником ЛейтономКуни собрали, не считая репортеров, всего двадцать шесть человек. Все этитоскливые мероприятия неизменно проводились с большой помпой, чтоб было чемкозырнуть на очередных выборах, а ведь для любой такой встречи хватило бы местав обычной кладовке.

Но здесь к десяти часам зал был набит, и еще человектридцать стояли сзади. Всякий раз, когда дверь открывалась, Джонни крепчесжимал винтовку. Он до сих пор не был уверен, что сумеет осуществитьзадуманное, хотя на карту поставлено все.

Десять ноль пять. Десять десять. Джонни с невольнымоблегчением подумал, что Стилсон где-то задержался, а может, и вовсе неприедет.

Но вот дверь распахнулась, и раздался зычный голос:

– Эй! Ну как поживает город Джэксон, штат Нью-Гэмпшир?

По рядам пробежала волна оживления. Кто-то завопил:

– Грег! Как жизнь?

– Лучше некуда, – отозвался Стилсон. – Ты-то как, шельма?

Всплеск аплодисментов сменился одобрительным гулом.

– Эй, будет вам, – крикнул Грег, перекрывая гул.

Он быстро шел к сцене, пожимая на ходу руки.

Джонни наблюдал за ним в прорезь балюстрады. На Стилсонебыло тяжелое пальто из невыделанной кожи с овчинным воротником, а вместопривычной каски – вязанная лыжная шапочка с ярко-красной кисточкой. В концепрохода он остановился и помахал репортерам. Засверкали блицы, и снова грохнулиаплодисменты, да такие, что задрожали перекрытия…

И Джонни Смит понял: сейчас или никогда.

Ему вдруг вспомнилось с ужасающей ясностью все, что он узнало Греге Стилсоне тогда, в Тримбулле. В его истерзанном мозгу раздался тупойдеревянный звук – словно произошло какое-то чудовищное столкновение. Бытьможет, так возвещает о себе сама судьба. Проще всего отложить до следующегораза, и пусть себе Стилсон говорит и говорит. Проще всего позволить ему уйти, асамому сидеть, обхватив голову руками, и ждать, когда рассосется толпа, когдавернется сторож, чтобы снять динамики и вымести мусор, и, пока все этопроисходит, уговаривать себя, что через неделю будет другой город.

Час пробил – судьба каждого человека на Земле зависела от того,что произойдет в этом захолустье.

Глухой стук в голове… как будто столкнулись полюса судьбы.

Стилсон поднимался по ступенькам к трибуне. Он был весь навиду. Трое в растегнутых пальто стояли у сцены, прислонившись к стене.

Джонни встал.

Все происходило словно в замедленной съемке.

Ноги свело судорогой от долгого сидения. Суставы затрещали,как отсыревшая петарда. Время, казалось, застыло, аплодисменты гремели, хотяуже поворачивались головы, и вытягивались шеи, и кто-то вскрикнул, потому чтона галерее стоял человек, и в руках у него была винтовка, и все много развидели это на экране телевизора и сейчас узнавали классическую ситуацию. Онапо-своему была такой же неотъемлемой частью американской жизни, какудивительный мир Диснея. Здесь политический деятель, а там, наверху, человек,вооруженный винтовкой.