Но, в самом деле, откуда там взялся кузен и двойник короля?

Аннет невольно замедлила шаг, не замечая, что спутник, не сводивший с неё глаз, подстроился к её скорости ходьбы. Она даже не обратила внимания на то, что у одной их небольших боковых дверок, которые нет-нет, да и встречались в коридорчике для слуг, Арман д’Эстре приостановился, заглянул в крошечное оконце и потянул её за рукав. Просто машинально остановилась. Слишком была занята выуживанием из памяти деталей, показавшихся вдруг невероятно важными. Но почему?

Почему там, на берегу, сердце её подпрыгнуло при виде королевского двойника, будто это и был сам Генрих?

А ведь она, как рассудительная женщина, не поддалась первому порыву, не бросилась к нему, плача от радости: «Это ты!» Увидела знакомый шрам над бровью — давнишнюю примету Жана-кузнеца, руки, ещё хранящие следы работы в мастерской… Нет, всё-таки это Мастер Жан вышел ей навстречу.

«Говорят, разноглазые коты приманивают удачу…»

Она судорожно глотнула воздух. Да, да, из кустов выпрыгнул белый котёнок, такой разноглазый, и вскарабкался прямо по штанине Жана ему в руки! Не тот ли самый, о котором совсем недавно…

«Хотите погладить, Аннет? Говорят, разноглазые коты приманивают удачу…»

Жан Дюмон-Лорентье-Валуа, кузен и «второе Я» короля, никогда не называл её просто по имени. Всегда с почтением: «сударыня», «госпожа маркиза»… Словно подчёркивал лишний раз, что он — не Генрих; да и правильно делал, потому что даже мимика, даже жесты были у них с венценосным родственником схожи до головокружения. Мог бы и не стараться, ведь рядом с ним, с Мастером Жаном, сердце маркизы так не подпрыгивало, не выскакивало из груди, как при виде короля.

«Терпение и время поставят всё на места, поверьте, дорогая».

И так мягко и настойчиво, грустно и с оттенком нежности звучало последнее слово… Почему, почему она не обратила тогда на это внимание, не задумалась, не поняла, что, возможно, он пытался ей что-то сказать…

Он?

Ноги Аннет подогнулись. Опустившись в изнеможении на каменный пол, она беззвучно разрыдалась. Да будьте вы неладны, и Генрих, и Старый Герцог… За что вы её так мучаете? Зачем опять подкинули дуру-надежду?

***

Сильные руки подняли её, обняли, ласково погладили по голове…

— Тише, дорогая маркиза, тише…

— Ген…

Аннет прикусила язык.

— Мастер Жан? Ох, простите, господин Дюмон…

— Да будет вам, — устало отозвался кузен короля. — Хватит уж церемоний. Не вам одной сейчас тяжело, Аннет. Однако… тише, прошу вас. Смотрите, мы здесь уже не одни…

Он развернул её к смотровому оконцу в дубовой панели. Удержавшись от позорного шмыганья носом, маркиза поспешно уткнулась в платочек, чтобы заодно приглушить дыхание, и заглянула в кабинет Генриха. За её плечом, надёжный, как скала, возвышался Мастер Жан, по другую сторону внимательно всматривался в разворачивающееся за тайной дверью действо Старый Герцог. Глаза его, янтарно-жёлтые, слабо светились в полусумраке коридора.

Аннет с трудом удержалась от вопроса: а что, собственно, вы здесь делаете, господин Дюмон? Но лишь обернулась, поймала устремлённый мимо неё взгляд, полный муки — и прикусила язык. Словно не ей одной мучительно тяжело наблюдать встречу Генриха и Бесс, словно… Дикая мысль пришла ей в голову. Казалось, этот мужчина, становящийся временами таким же могущественным, как сам король, сейчас мучился от бессилия, не желая видеть, но причиняя боль самому себе намеренно.

Она услышала резкий голос женщины — и повернулась к окошку, более не оборачиваясь, холодея от внезапного озарения. Значит, там, в лодке на пруду, с бриттской королевой жарко целовался тот, кто сейчас затаил дыхание за её плечом?

… - Это немыслимо! — с едва сдерживаемым гневом говорила Бесс. — Моих наместников вешают, режут, топят, их семейства вырезают, их дома разоряют и предают огню! Моя армия превратилась в посмешище: чьё-то злое колдовство разъело железо, и доблестные бритты лишились оружия и доспехов и вынуждены были обороняться голыми руками…

— Ещё и кольями, надёрганными из оград, — перебил король. — Бесс, а вам не доложили заодно, что может сделать доблестный бриттский наёмник, вооружённый заострённым колом, а заодно и дубинкой? А заодно и озверевший, и помнящий, что его всегда защитит добрая королева?

— Вы… — Королева побледнела. — Вы что же, тоже знаете?..

— Об их бесчинствах? Разумеется. У вас свои осведомители, у меня свои. Если помните, по этому вопросу даже было заключено Соглашение… Так что мой вестник прибыл одновременно с вашим, и уж будьте уверены, мне известно многое. Бесс…

Жестом он пригласил королеву сесть. Устроился сам за письменным столом, словно воздвигая вольно или невольно барьер между собой и гостьей.

— Просить вас успокоиться, разумеется, бессмысленно, но воззвать к здравому смыслу и взять себя в руки я бы посоветовал. Не дело — принимать решения на горячую голову.

— Я не могу остаться! — вспылила было Елизавета, но Генрих успокаивающе повёл рукой:

— Разумеется. Ваш долг — быть в нелёгкий момент со своим народом. Поэтому я даже не стану пытаться отговаривать вас от отъезда. Я говорю об иных решениях…

Сурово свёл брови.

— Я имею в виду ваши дальнейшие действия, Ваше Величество.

Переменившись в лице, та вскинула голову, собираясь что-то сказать, но король опередил:

— Ведь вы отбываете с твёрдым намерением подавить бунт, и сделать это беспощадно, чтоб другим неповадно было, не так ли? А не самое ли время вспомнить, что именно ваша политика по отношению к ирландцам привела к войне? Я не побоюсь этого слова, сударыня. Насколько мне известно, восстала не только чернь: её возглавляет дворянство, да ещё в связке с духовенством. Но что самое показательное — против ваших солдат и наместников взбунтовались даже Маленькие народцы, считавшиеся давно уснувшими мёртвым сном. Против вас даже нечисть, Бесс! И это уже не бунт, не мятеж — это именно война!

— Которую надо подавить в корне, — жёстко ответствовала королева, сжимая кулаки. Глаза её гневно сверкали. — Генрих, я знаю о вашем отношении… Да, я согласна признать неправильность некоторых моих действий и неоправданность бездействия в ряде случаев, но уступить требованиям кельтов именно сейчас — значит, сдаться без борьбы, потерять навсегда целый остров, целую страну, целый народ!

— С которым вы и без того уже воюете, Бесс. Не год, не два, а уже несколько столетий. И начали эту заваруху, конечно, не вы, даже не Тюдоры, а ещё Плантагеноты, но вы-то продолжили. Вы не желаете потерять народ? В таком случае — признайте его своим, достойным и внимания, и заботы, и покровительства. Ваше же теперешнее отношение больше напоминает угнетение евреев египетскими фараонами, открытое рабство, одобряемое вами же, прогрессивной государыней! Отнеситесь к делу разумно, пусть вместо пушек говорят парламентёры, пусть ведутся переговоры… Если понадобится — к вашим услугам весь мой дипломатический корпус; если нужно — мы обратимся к третейским судьям, независимым в своих оценках: надо будет — призовём и Папу, и представителей Инквизиций всех европейских столиц. Но не расстреливайте собственных подданных, Бесс, если вы действительно согласны считать их своими!