а может быть, и корыстных соображений, приняла мировое исправление, выдуманное сторонниками соглашательского мира, за непреложный факт и отступила от своих взглядов 1914 года. И, наконец, были газеты, которые стыдились своего поведения осенью 1914 года и всяких мыслей о выгодном мире. Воспоминание о таких мужественных чувствах было для них тягостно. Благодаря им во время войны Германия опротивела самим немцам, и они делали все, чтобы разрушить веру в германские силы. К этому примешивался призыв к борьбе с государственным авторитетом и порядком, к которому вскоре присоединилось объявление войны нашему общественному строю. С глубокой патриотической скорбью я следил за этим поворотом. Это были крайне серьезные симптомы, на которые нужно было обратить внимание, чтобы предупредить тяжелую опасность для хода войны, «мене текел» для моральной боеспособности германского народа, а также и германской армии. Все это и многое другое было открыто взорам неприятеля, который, конечно, очень охотно делал свои заключения.

В августе 1914 года вся пресса по внутреннему убеждению встала на точку зрения оборонительной войны и нашла в защиту ее красивые и решительные слова. К сожалению, часть ее впоследствии изменила свои взгляды. Она проглядела, что и оборонительная война не могла закончиться соглашательским миром, а лишь победой, если мы не хотели быть разбитыми и стать жертвой невыносимых условий. Мысль о соглашении с противником преобладала в этой части прессы точно так же, как и в правительстве, и в народе; она была сильнее мысли о победе со всеми вытекающими из нее тяжелыми требованиями к и без того страдающему народу. Многие из самых распространенных газет стали глашатаями нового мировоззрения, основанного на примирении народов. Они резко нападали на тех, которые не решались поверить в стремление врага к миру и во всяком случае не хотели ослаблять нашу собственную боевую силу прежде, чем это стремление выявится с несомненностью, и которые считали поэтому необходимым сохранить меч острым, а руку, владеющую им, как можно более сильной.

В связи с этим получила распространение еще другая идея. Война вообще не может быть решена только военным путем, т. е. силой оружия. Безусловно, совместная работа военных вождей с правительством необходима, чтобы углубить последствия военных успехов. Но последнее слово остается за оружием. В этом нет никакого сомнения. Неужели воля врага к уничтожению была действительно так малоочевидна, неужели психика и речи какого-нибудь Ллойд Джорджа и Клемансо были неизвестны? Зачем продолжать борьбу, если она была не нужна для того, чтобы выиграть войну или предупредить поражение? Неужели нельзя было составить себе понятие о настроении духа человека, который уходил от своего домашнего быта, от жены и детей и хорошего заработка навстречу нужде и опасности, когда это в конце концов было бесполезно, и он только ставил на карту будущее свое и своей семьи?.. Неужели нельзя было понять человека, который ночью, рискуя жизнью, должен был пробираться через взрытое снарядами поле туда, где его ожидал ад, или сегодня, накануне долгожданного отпуска, должен был сражаться, а может быть, и умереть? Были изобретены идеи, которым надлежало осчастливить весь мир, мысли блуждали в далеком будущем, а суровая действительность была позабыта. О душевной муке солдата, которому приходилось жертвовать жизнью, перестали вспоминать.

Мы думали обо всем, что только возможно. Нам же следовало думать только о войне.

У прессы также не хватало средств руководства, так образцово поставленного у неприятеля. Лишенная руководства, она легко могла превратиться не только в бесполезное, но прямо во вредное оружие для ведения войны. Тот факт, что она не принесла вреда в чисто военных вопросах, а, наоборот, с усердием, которому следовало отдать справедливость, следовала данным ей указаниям, показывает ее добрую волю подчиниться твердому руководству, основанному на взаимном доверии. Конечно, существовали отдельные непокорные головы, но в общем пресса исполняла мою просьбу и освещала военные события в том или ином духе, за что я могу ее только поблагодарить. Понятное желание удовлетворить жажду читателя в новостях нередко вело к тому, что даже чисто военные сообщения, служившие исключительно целям неприятельской пропаганды, проникали из неприятельской и нейтральной прессы в германскую. Когда к этому присоединились еще столь излюбленное известной частью нашей прессы сенсационное изложение и заголовки таких сообщений, тогда наши враги не могли желать для себя лучших помощников в деле пропаганды. От меня далека мысль искать причины таких ошибок в злой воле или любви к сенсациям. Частью здесь имел значение недостаток понимания, еще чаще, вероятно, чрезвычайно тяжелые условия жизни, лишившие редакции многочисленных опытных сотрудников, благодаря чему они были перегружены работой.

Под влиянием создавшегося впечатления я обратился в декабре 1916 года к имперскому канцлеру с просьбой создать при имперской канцелярии и непосредственно под его наблюдением орган, который объединял бы прессу всего государства во всех областях. Руководство ею со стороны министерства иностранных дел всегда казалось мне неудачной идеей, так как таким образом министерство иностранных дел получало влияние на внутреннюю политику, чего лучше было бы избежать. Конечно, интересы этого министерства должны быть представлены и приняты во внимание, но решающее, отвечающее всем надобностям руководство могло исходить только от имперского канцлера, у которого, согласно конституции, сходились все политические пружины и который должен был устанавливать между ними равновесие. В начале ноября 1916 года я по желанию имперского канцлера предоставил в его распоряжение подполковника Дейтельмозера в надежде на то, что последний, после отставки тайного советника Гаммана, создаст нечто цельное. Задача, возложенная на подполковника, не оправдала моих надежд. Мои требования сводились к следующему: руководство всеми компетентными в деле прессы гражданскими властями авторитетным лицом, непосредственно подчиненным имперскому канцлеру, дружная совместная работа этого органа с управлением печати военного времени и отделом прессы морского штаба, ограничение функций отдела прессы министерства иностранных дел одними вопросами внешней политики; взамен этого углубление его работы во вражеских, нейтральных и союзных газетах и, наконец, защита экономических интересов прессы и содействие им со стороны центрального органа.

Требования эти были отклонены имперским канцлером фон Бетман-Гольвегом.

Единое руководство прессой дало бы возможность воскресить решительное настроение германского народа. Но для реальных результатов отечественного просвещения оно должно было вестись в более непосредственной форме, так, как велась пропаганда наших врагов. К нему следовало присоединить свободное слово государственных деятелей и руководящих умов и устную агитацию. Надо было ежедневно указывать каждому немцу, будь то мужчина или женщина, что для Германии значит поражение. Картины и фильмы должны были проповедовать то же самое. Изображение грозящих опасностей подействовало бы иначе, чем мысли о всяких военных прибылях, чем разговоры и писания о соглашательском мире. И, что