– За все лето…

– И ты считаешь это победой?!

– По сравнению с тем, что весной пропало пятеро – да, считаю! – Сэм повысил голос, смяв в руке папки, часть которых с космической скоростью листал Коул, будто сканируя их взглядом, а не читая. Я же притихла за углом дома с бутылкой настойки в руках, поняв, что ушла как никогда вовремя, но могу очень невовремя вернуться. – Мы патрулируем школы, сады, площадки… Но на прошлой неделе пропал еще один.

– Тело уже нашли?

– Нет, но, боюсь, это лишь вопрос времени.

– Появились общие приметы у жертв?

– Одному шесть, другому десять… Мальчики, девочки. Хулиганы и паиньки. Американцы и иммигранты. Ему, кажется, абсолютно плевать, кто именно, – главное, чтобы не старше двенадцати лет.

Коул помассировал пальцами виски, раздумывая, и вернул Сэму папки.

– Это хлебные крошки, а не улики. Есть еще что-нибудь?

Сэм переступил с ноги на ногу, будто не знал, стоит ли показывать Коулу. Но все-таки он вынул из кармана скомканную бумажку – в желтых пятнах, обгоревшую и замасленную. Коул дотронулся до нее с омерзением, разворачивая на расстоянии вытянутой руки, чтобы прочитать без очков. Его лицо застыло.

– Что это за дерьмо? – Мне почти не доводилось слышать, как Коул бранится, но после того, что он озвучил, я и сама бы не выразилась лучше: – «Кости-кости. Леденцы. Собираю их в ларцы. Откроешь – выбегут детишки. Сыграем снова в кошки-мышки? Кости – сладость на десерт. Они на карусель мою билет. Ваши косточки я заберу и для крепких снов в подушки их набью. Кости – будущий сервиз. Ваших матерей ждет незабываемый сюрприз! Ведь нет подарка от ребенка краше, чем новая посуда из его коленных чашек».

– Да он у нас поэт, – выплюнул Сэм, пока Коул наворачивал вокруг него круги. – Я нашел это на последнем месте преступления. Не стал класть в вещдоки, решил, вдруг Одри сможет выследить его…

– Я покажу ей. – Коул спрятал записку в карман и вздохнул: – Вырывать у детей кости и выбрасывать их тела на обочину, как фруктовую кожуру… Каким же чудовищем нужно быть?

Сэм отвел глаза и чертыхнулся, сминая пустой бумажный стаканчик в кулаке.

– Не верю, что говорю это, но ты нужен полиции, Коул. Охотник со сверхъестественной чуйкой на гнильцу – вот чего нам не хватает, чтобы наконец покончить с этим уродом!

Коул прикусил нижнюю губу и покачал головой, что-то бормоча в ответ о том, что он нужен здесь, в Завтра, и его долг атташе превыше всего остального. В моих ушах эхом гудело «вырывать у детей кости». Ничего другого я уже не слышала. Поэтому вышла к Сэму с Коулом на ватных ногах и, молча протянув им настойку, оглянулась на деревню.

– Одри, ты куда?

Я не ответила, быстрым шагом поспешив к шатру на другом конце поселения. Такой же, как у Ворожеи, только в несколько раз меньше, он был огорожен розовыми кустами, а внутри весь заставлен резными тумбами и шкафчиками с ингредиентами. Шипы цеплялись за одежду незваных гостей, но меня, однако, в этот раз пропустили беспрепятственно. Коул остался снаружи, пытаясь отцепить от своей одежды безжалостные цветы и колючки, обвившие его с макушки до пят.

– Верховная Шайя!

Сначала я позвала ее тихо, боясь нарушить старческий покой, но затем окликнула громче, вспомнив о старческой глухоте. Внутри пахло лимонным курдом и полынью, а очаг приветливо замигал, стоило мне пересечь порог, нагнувшись под связками трав и ловцами снов.

Шайя сидела в кресле, изготавливая еще один, как и всегда – из ивового прута и совиных перьев. Ее глаза были безмятежно закрыты, а пальцы плели нити ловчее, чем это делали паучьи лапки. При моем появлении она чуть приподняла голову, но открывать глаза не спешила. Очевидно, ей давалось это с таким же трудом, как и говорить, поэтому вместо слов я услышала ее мысли в своей голове:

«Город твой еще стоит, но уже тревожен. Ты не зря переживаешь… Верховная – сердце земель. Если ее нет, оно не бьется, и земля начинает гнить заживо. Тебе пора домой, милая».

Я покачала головой, подходя ближе. Половицы заскрипели, как и кресло Шайи, когда она встала. Серые волосы были подвязаны платком с золотой тесьмой, а с плеч спадала вязаная вуаль. С годами тепло уходит вместе с молодостью и красотой.

– Я не могу уехать сейчас, вы же знаете. Дар сотворения…

Я подала ей руку для опоры, но Шайя гордо отмахнулась, снимая с крючка свою трость.

«Есть один способ постичь его в кратчайшие сроки… Радикальный. Неотвратимый».

– Что? – Из груди вырвался не то смех, не то рычание. – Так чего я тогда мучаюсь со всеми этими дневниками, стихами и медитациями?! Почему вы раньше этот способ не предложили?

«Потому что это худшее, что может случиться с ведьмой».

– Я готова на все! – в сердцах воскликнула я. – Поверьте! После того, что я пережила, мне ничего не страшно.

«Твоя мать говорила так же, но потом в слезах молила о пощаде».

Под ложечкой тревожно засосало. Я часто задумывалась, что там, где ступает моя нога, однажды ступала и мамина; так же она разговаривала с Ворожеей под кладбищенским можжевельником, так же праздновала Ламмас и пила убойную настойку под вой диджериду… Но как именно Виктория стала той, кем я ее знала? Неужели постигать дары ей было еще тяжелее, чем мне?

«Да, тяжелее. Скорость обучения не предопределяет могущество. Это лишь вопрос принятия себя… А с этим, как мы обе знаем, у тебя больше всего проблем».

Ее полуслепые синие глаза, не видящие дальше вытянутой руки, скрыла от меня нить дыма, потянувшаяся от камина с подброшенными туда травами. Но я успела заметить, как беззастенчиво смотрит Шайя на мои руки, помеченные Шепотом. Вен и пульсирующих прожилок на них заметно поубавилось, отчего я рискнула в кои-то веки не прятать руки под повязками, как делала (чтобы не смущать местных). Но кожа все еще оставалась черна там, где должна была быть матовой и розовой. И, будто в назидание, предательски зачесалась.

– Я больше ничего не боюсь, – заявила я, пока Шайя тушила очаг перламутровой водой из кувшина. Комнату наполнил пар, и я вдохнула его, словно вдыхая в себя уверенность. – Ничего, кроме того, что подведу свой ковен. Я и так слишком долго прохлаждалась здесь: теперь из-за меня земли Шамплейн неспокойны, а Берлингтон нуждается в Коуле не меньше чем я. Без меня он не вернется, а я не имею права отнимать надежду у родителей, потерявших своих детей. Я не могу проиграть Ферн и Джулиану, но вовсе не потому, что боюсь за свою жизнь. Есть вещи гораздо страшнее смерти. Например, те, что они сделают с теми, кто поверил в меня и пошел за мной, но ошибся.

Шайя отрезала от нового ловца нитки и повесила его над дверью рядом с остальными, давая мне отдышаться после пламенной речи.

«Что же, – ее голос в моей голове смягчился, и уголки сморщенного рта потянулись вверх. – Тогда ступай за мной».