попивает и напаивает некоторых чудаков командиров, целуется… и оправдывается. <…> Сегодня приехали Вася и Федя Сохолютовы и вылили в штабе целую четверть самогонки… Но разве это остановит его. Ведь у него больше десятка сподручных, которые этим только и заняты. Что смотрят Манцы[,] я не знаю. А эту мадам отзовите в Баджей, иначе мы ее вышлем этапом. Вы не знаете[,] что здесь творится <…> Приезжайте кто-нибудь скорее, иначе я застрелюсь…[1605]

Начальник Главштаба армии А. Т. Иванов вторил Александрову, именуя Кравченко его кличкой Конь: «…Главком для сбережения личной шкуры сводил на нет наши достижения. Но я не мог единолично с ним бороться. Я чувствовал, что он способен на все. А положиться было не на кого: на наше несчастье Кравченко был слишком умен, хитер и дальновиден. Он всюду был актер. И легко подводил под свое обаяние всех людей, которые жили… более чувством, а не рассудком». Далее Иванов писал: «Распитие спиртных напитков в отряде было строжайше запрещено. Исключение было для Коня, который заявил, что он не может жить без спиртного в силу укоренившейся привычки, и что он пьет умеренно, часто, но понемногу. В селе была запрещена гонка самогона. Конь посылал в разведку своих людей, и самогонка у него всегда была»[1606]. При этом сам А. Т. Иванов в конце 1919 года был отстранен главкомом от должности как хронический алкоголик[1607], но на VII армейском съезде восстановлен[1608]. Очевидец финала кровавой авантюры Я. И. Тряпицына констатировал: «Весь штаб, в особенности последнее время, очень сильно пил, пила и Нина [Лебедева]»[1609].

Военный разгром обычно окончательно уничтожал даже следы дисциплины, превращая «армию» повстанцев в огромную мародерскую толпу, по-прежнему жадную до алкоголя и женщин. Как вспоминал Т. Г. Рагозин, после разгрома партизан весной 1919 года и поспешного отступления в тайгу тот же Кравченко сказал Щетинкину: «Слава Богу[,] что не все разбежались, а половина. Но и это хорошо, что мы имеем более стойкое ядро в 2000 штыков[1610]. Воевать еще можно, Петро»[1611]. При отступлении в Урянхай остатков разбитой армии Кравченко и Щетинкина, превратившейся из «стойкого ядра» в деморализованную тысячную орду, партизаны несколько суток пьянствовали в селе Каратуз, грабя местных жителей, после чего село было поспешно оставлено из‐за «бессилия штаба и армсовета побороть пьянство в армии»[1612]. Пьянству партизаны предавались и в селах Курагино и Имис, где мародерствовали и расстреливали сторонников белых. Кравченко даже был вынужден собрать из малопьющих партизан особый отряд, который первым входил в села и уничтожал запасы спиртного. Но эффект нововведения оказался невелик: вскоре Манский полк Ф. Г. Богана, стоявший в селе Ермаковском, так отметил день Ивана Купалы, что забыл про караулы и ночью бежал под неожиданным ударом белых. Во время панического бегства пьяный Боган был из мести застрелен своими, причем мемуаристы указывают на роль ликвидаторов сразу нескольких партизан: от помощника комполка Ефима Селина до взводных командиров Ефременко и Игнатюка[1613].

По утверждению одного из руководителей Западно-Сибирской крестьянской красной армии, пристрастие главкома Е. М. Мамонтова к самогону «служило постоянной причиной разногласий между ним и штабом…»[1614]. Главком, подобно А. Д. Кравченко, окружил себя людьми, которые доставали самогон, и постоянно пьянствовал. Вместе с тем с самим Мамонтовым едва не расправились партизаны, когда в декабре 1919 года, после взятия Барнаула, он застрелил бойца, рвавшегося к охраняемой бочке со спиртным. Р. П. Захаров вспоминал: «В это время партизаны нашли погребок с красным вином, началась небольшая пьянка. …5 бочек партизаны доставили в штаб, а одну бочку свистнули. Ну что же, в то время так строго предъявить требования к партизанам не пришлось. …Пусть выпьют на здоровье. После чего партизанами была бочка распита… <…> …Последние пошли прямо к часовому, который не допускал до [остальных] бочек партизан и сделал вызов тов. Мамонтова. Не знаю[,] каким-то образом Мамонтов отгонял от бочек вина и одного из партизан застрелил. После чего подскакал к штабу эскадрон кавалерии, требуют Мамонтова на расправу. Мамонтов долго не выходил, наконец вышел, сказал, что… застрелил партизана потому, что он было вперед сделал покушение на меня»[1615].

Во время Зиминского восстания два главаря поплатились жизнью за пристрастие к хмельному. Командовавший «фронтом» южнее Топчихи Палкин и его помощник Дерюга «запьянствовали и бездействовали» в компании местных мобилизованных медсестер. За пьянство сами повстанцы посадили вождей в каталажку, а когда неожиданно ударили белые, партизаны обратились в бегство, забыв про Палкина с Дерюгой. Каратели схватили их и замучили[1616]; так похмелье оказалось смертельным. В начале ноября 1919 года 1-я Горно-Алтайская дивизия И. Я. Третьяка была сильно ослаблена самовольным уходом 3‐го полка с позиций в тыл – его руководство во главе с комполка С. Г. Латкиным (позднее отданным под суд) предалось неудержимому пьянству. Белые ворвались в образовавшуюся брешь и, угрожая выйти в тыл, заставили Третьяка отступать в горы[1617], из‐за чего его дивизия в основном потеряла боеспособность.

После окончания партизанщины пьянство только усилилось. Деревня, пользуясь очередным периодом относительного безвластия, усиленно варила самогон. Престольные праздники отмечались по нескольку дней, на Пасху могли гулять неделю. Посланцы руководства Алтайской губернии до середины марта 1920 года объехали 10 крупных сел Славгородского уезда, проводя митинги. Они свидетельствовали: «На митинги врывалось масса пьяных. Ужасное пьянство»[1618]. В селе Бобровском Змеиногорского уезда той же весной шла «усиленная борьба» между сельским и волостным ревкомами, поскольку самогоноварение процветало и сельревком, выбранный в феврале, постоянно пьянствовал. В ответ волревком организовал в Бобровском собрание (до 100 человек), но оно отказалось переизбрать своих пьяниц: «Что хотим, то и делаем при них. А то те[,] смененные (новый состав селькома. – А. Т.)[,] привычки наши стеснят, самогонку сидеть да пить запретят. Теперь свобода, воля народная». И члены волревкома убрались со схода ни с чем[1619].

Аналогичные сообщения весной 1920 года известны из сводок Красноярской губЧК: «Уровень и нравственное состояние крестьян в Канском уезде ниже ожидаемого. Пьянство развито в высшей мере». Также чекисты отмечали, что в милиции и ревкомах устроились разные «темные личности»[1620]. Коммунистическим властям пришлось принимать жесткие меры в отношении самогонщиков, но это дало весьма ограниченный эффект: в течение всех 20‐х годов сибирская деревня буквально заливалась кустарным хмелем, да и в голодные 30‐е немалая часть хлеба и других продуктов уходила на винокурение[1621]. Алкоголизация партизан часто была причиной поражений от белых и интервентов, а в мирное время