краевая КК (контрольная комиссия) РКП(б) рассмотрела партийное дело «ответственного военного работника» Г. И. Мордвинова, обвинявшегося «по линии ГПУ по поводу неправильных действий [его] отряда». ДальКК постановила: «Принимая во внимание, 1) что[,] работая на связи с кит[айскими] отрядами[,] Мордвинов выполнял данные задания, 2) что материалами не устанавливается преступность действий Мордвинова во имя личных целей в этой деятельности, 3) трудность работы в атмосфере соприкосновения с дезорганизованными кит[айскими] отрядами… обвинения против т. Мордвинова признать не основательными и сохранить за ним его партправа»[1575]. В этих смутных обвинениях можно видеть следы типичных ведомственных интриг, из болота которых Мордвинов, чьи преступления не носили корыстного характера[1576], в конце концов вылез сухим.

Тем временем основная часть маньчжурских хунхузов неуклонно занималась привычным приграничным грабежом, в том числе при активном содействии русского населения. Госполитохрана 26 октября 1922 года препроводила в Дальбюро ЦК переписку с Китаем о «зарубежных бандитах». В ней содержались данные о налетах хунхузов, среди которых было много русских и корейцев, на китайскую территорию со стороны ДВР. Это были серьезные эпизоды. Между станциями Вяземская и Бочкарёво на китайскую сторону напал отряд из более чем 100 человек; потеряв в бою с китайцами десятерых, он отступил в Наньшень, где и укрепился. На уездный город Хулинь напала шайка из 300 хунхузов, в том числе русских и корейцев, от которой удалось отбиться; у более чем десятка убитых были найдены русские удостоверения. Согласно китайскому дознанию, «необходимые ружья и патроны доставлены были [хунхузам] русскими революционерами»[1577]. К ноябрю 1922 года в Хабаровском уезде действовало несколько шаек хунхузов общей численностью до 150 человек, из которых 20 были русскими и руководили этими шайками[1578].

До середины 20‐х годов нападения хунхузов на приграничные дальневосточные села были обыденным явлением. Но со временем ОГПУ нашло применение и этим персонажам. Осенью 1929 года, когда разгорелся вооруженный конфликт с Китаем на КВЖД, полпредство ОГПУ по Дальневосточному краю, выполняя директиву Лубянки, сформировало целый ряд смешанных диверсионных отрядов из бывших красных партизан, а также хунхузов и китайских и корейских коммунистов. При этом в отряды, насчитывавшие от нескольких десятков до сотен человек, нередко включались такие хунхузы, которые отбывали уголовное наказание, – их специально освобождали по инициативе чекистов прокуроры Амурского, Владивостокского и Читинского округов. Эти отряды в июле–ноябре 1929 года совершили немало диверсионных операций в Маньчжурии, включая и разгром белоэмигрантских казачьих поселков в Трёхречье (база для частых атак советского приграничья), сопровождавшийся поголовной резней русского населения[1579].

Часть III. Сумма девиаций и классовый террор

Глава 11

ПОВСТАНЦЫ И АЛКОГОЛЬ

Захлестнувшая Россию с 1917 года алкогольная эпидемия проявлялась не только в постоянных пьяных деревенских конфликтах и побоищах. Часто и антиправительственные выступления совершались в нетрезвом виде. Например, 27 декабря 1918 года рабочие депо станции Иланская Нижнеудинского уезда, в 32 верстах от Канска, в большинстве своем нетрезвые, арестовали охрану и остановили движение, порвав также телеграфные провода. Уже на следующий день бунт был подавлен: власти на месте расстреляли 11 человек, в том числе трех выбранных комиссаров; арестовано же было около 50 восставших[1580]. В телеграмме от 29 декабря правительству П. Д. Яковлев в спокойном тоне сообщал о беспорядках на участке Иланская–Канск и что на станции Тайшет неизвестные напали на милицию, ранили двоих и скрылись. Он констатировал восстановление движения поездов и заверял Омск в отсутствии повода для серьезного беспокойства: «За порядок ручаюсь»[1581].

Употребляли спиртное и перед исполнением террористических актов. Мобилизованные семёновцами солдаты гарнизона, базировавшегося между станциями Уруша и Рухлово, под влиянием партизанской агитации решили убить подполковника Иванковского. Исполнитель вспоминал: «Поручили дело мне и Грешилову. Оба мы еще никогда не убивали людей, а поэтому немало трусили… Решили набраться храбрости в станционном буфете. <…> Осушили бутылку, через 10 минут пошли к подполковнику и… без всякой робости отправили его на тот свет»[1582].

Алкоголь был и одним из стимуляторов партизанщины, и очень эффективным врагом партизан. Спиртное то и дело доставалось им, и повстанцы неизменно перепивались; частое состояние опьянения было обычным для множества из них, что усугубляло девиации в повстанческой среде. Причем это наблюдалось во всех регионах России и касалось также новых властей (например, осенью 1918 года, по оценке красных, «разлагающей язвой [советского] тыла в Прикумье являлось пьянство»[1583]).

Воевавшая в армии Кравченко Т. Е. Перова отмечала: «Мобилизованные и добровольные бойцы притекали не в раз и не совсем в трезвом виде, хотя штаб и принял некоторые меры против самогонки и самогонщиков, угрожая последним чуть ли не расстрелом, но фактически такой кары ни разу не осуществили»[1584]. Когда итальянский отряд, действуя южнее линии Канск–Свинцево, занял деревню Кияшскую, то обнаружил, что тасеевские партизаны «были все пьяны»[1585]. Повстанец С. Г. Семашев откровенно вспоминал, как отряд Д. М. Бабичева (Енисейская губерния) однажды так перепился, что часть бойцов была без сознания: «Которые были трезвы – выехали, а остальных пришлось складывать на сани и привязывать… таких бойцов можно было сразу направить на все четыре стороны, но зная их[,] не пришлось с ними так поступать»[1586]. Один из бойцов простодушно вспоминал: «Шло наступление, а мы с Петром Ефимовичем [Щетинкиным] в коробкé сзади ехали и оба были пьяны. Поссорились и подрались, мне плети попали»[1587].

Шиткинские партизаны с целью поддержания дисциплины специально, невзирая на протесты населения, уничтожали запасы самогона в некоторых деревнях, специализировавшихся на выработке кустарного хмеля (так, в селениях Костомарово, Паренда, Квиток, Шевченко, Короленко, Нижняя Гоголевка, Верхняя Гоголевка под Тайшетом самогоноварение стало основным занятием населения): «Со стороны самогонщиков по адресу отряда было много проклятий, но винокурение на этом участке [в марте 1919 года] было с корнем вырвано. Этим удалось поднять авторитет отряда и повысить его боеспособность»[1588].

Общее собрание 3‐го батальона 1‐го Ангарского полка 19 декабря 1919 года постановило: «Предлагаем Крайсовету и главному штабу обратить серьезное внимание на выдачу вина, а всех пьяных арестовывать и предавать суду, и просим немедленно назначить заведующего водкой, который должен быть подотчетен ежемесячно»[1589]. Ревштаб партизан Сучанской долины в том же году разрушал корейские самогонные заводы, что, по мнению Н. Ильюхова, позволило «избавиться от пьянства как распространенного явления»[1590].

Как вспоминал один из ближайших помощников Д. Е. Зверева, Альфред Вимба, после захвата восточносибирскими партизанами Усть-Кута «развилось сильное пьянство среди партизан (там было несколько сот тысяч ведер спирта),