шандала лежали два письма, не сложенных и открытых всеобщему взору.

Ассунта сроду не позволяла себе ничего подобного, но сейчас, не задумавшись, схватила один из листков, исписанный размашистым крупным почерком и местами запятнанный чернильными следами пальцев.

«Мой безымянный благодетель.

Вы так и не оказали мне чести встретиться с вами и поблагодарить вас. Хотя я очень ждал этой встречи и порядком боялся ее. Я почти не умею доверять людям и всегда ищу в каждом поступке корысть. А потому ваше великодушие порой меня ужасало. Но вы неизменно были добры ко мне. Пожалуй, слишком добры. И ничего не позволяли предложить вам взамен. Даже обычной признательности.

Мне горько, что эти важнейшие слова я коряво царапаю на бумаге вместо того, чтоб самому сказать их вам. Но у меня нет времени, а на душе слишком много, чтоб просто промолчать.

Этой ночью я покидаю Венецию. Я все еще не уверен, прав ли я в этом решении. Но я думаю, так будет лучше. Я возвращаю вам ваш чудесный перстень. Это слишком дорогой подарок для простого мальчишки. Простите, деньги ваши я все же взял, они очень нужны мне. Но я верну вам их, клянусь. Каждый месяц я буду высылать по дукату на адрес донны Ассунты. Если смогу — то постараюсь расплатиться с вами быстрее. Я знаю, это звучит до чертей глупо, но у меня отчего-то всегда так получается.

Благодарю вас. Искренне и от всей души. Я непременно напишу вам снова сюда же, в „Серую цаплю“, если донна Ассунта позволит. Я не знаю, нужно ли вам это. Но я все же это сделаю.

Простите меня. И снова спасибо вам за все.

Джузеппе Ремиджи».

Трактирщица опустила письмо и растерянно огляделась. Снова зачем-то посмотрела на подпись, заполошно всхлипнула и схватилась за второе послание. Оно было похожим.

«Милая донна Ассунта!

Простите, что убегаю, словно домушник, даже не попрощавшись. Но я не могу допустить, чтобы вы попытались меня удержать. Я боюсь, что у вас получится, и мне стыдно из-за этого. А еще хуже сознавать, как много я лгал вам все эти дни. Во всем, начиная с фамилии. Я не стану рассказывать о себе — мне хочется, чтобы вы думали обо мне лучше, чем я заслуживаю. Скажу лишь, что мне грозит опасность, которую я боюсь навлечь на вас и которую уже навлек на своего лучшего друга. Именно с ним я сегодня уезжаю из Венеции.

Я благодарю вас за все, что вы сделали для меня. За вашу доброту и заботу. Прошу вас, передайте второе письмо человеку, который покровительствовал мне. Я должен ему немало денег. Долг я буду высылать частями на ваше имя. Я не могу даже спросить вашего согласия, но верю, что вы не откажете.

Храни вас Господь, донна Ассунта.

Всегда ваш,

Пеппо».

Хозяйка медленно опустила письмо на стол и обвела пустую комнату взглядом. «Все вещи на месте…» Господи, да какие вещи были у этого паренька?

Вдруг донна Ассунта бросилась к окну и выглянула наружу. Затем захлопнула ставни и погасила свечу.

Ее странный ночной визитер, конечно, преувеличивал. Джузеппе вовсе не был дураком и не стал бы соваться куда не след. Чего только не удумает себе человек, не наигравшийся в папашу и поздно спохватившийся…

Однако на душе у трактирщицы камнем лежало нехорошее предчувствие.

* * *

Дождь сеял над Венецией, дробя каналы мелкой рябью. Хрупкие стеклянные нити зыбко мерцали на поверхности мигающих масляных фонарей. В сгустившейся темноте тускло поблескивали крыши и купола, лоснились мостовые. На горбатом мосту над каналом стоял человек в широкополой шляпе и плаще, задумчиво опираясь на мокрые перила и вовсе не обращая внимания на непогоду.

…Все было сделано. Наверное, что-то стоило сделать иначе. Лучше, правильнее. Но у него было слишком мало времени. Он не мог просто оставить этот город, не подав о себе вестей тем, кто так ничего и не знал о его судьбе.

Сегодня Пеппо снова по достоинству оценил Сан-Поло. Здесь при солидных лавках водились рассыльные — расторопные мальчишки, дорожащие своим местом и потому старающиеся не ударить в грязь лицом. Это было весьма кстати. Пеппо не мог сам появляться в Каннареджо. Конечно, он объяснял это осторожностью и послал бы к черту любого, кто сказал бы, что он просто хочет избежать прощаний.

Один такой мальчуган доставил в «Шлем и гарду» пять серебряных дукатов, завернутых в шейный платок. Пеппо был уверен: Алонсо узнает этот потрепанный черный платок с вышитой на уголке буквой «Д», а им с матерью, которая вот-вот должна разрешиться от бремени, деньги обязательно пригодятся.

Второй мальчишка отнес в маленькую лавку у канала букет маргариток, перевязанных шелковой лентой.