Рассматривал Дзержинский в этот период и другие вопросы: обстоятельства сдачи Тамбова[959], дело братца Дмитрия Григорьевича Чурикова[960] (более подробно о дальнейшей его судьбе смотри публикацию В. А. Иванова и Н. В. Колошинской[961]), действия белогвардейского подполья в Москве[962], меньшевистское движение[963] и многие другие вопросы.

Несмотря на интенсивную разработку ВЧК антисоветского подполья летом-осенью 1919 г., неожиданным для нее и советского руководства стал крупный террористический акт 25 сентября 1919 г.: взрыв в Леонтьевском переулке в бывшем особняке графини Уваровой, где размещался Московский комитет РКП (б). В этот день по указанному адресу проходило собрание МК РКП (б). Должен был присутствовать Ленин, присутствовали Н. И. Бухарин, М. Н. Покровский, В. М. Загорский, Е. А. Преображенский, Е. М. Ярославский, А. Ф. Мясников и другие лидеры большевиков. Во время собрания в комнату, где оно проходило, влетела брошенная неизвестными бомба. Последующий взрыв унес жизни 12 человек, в т. ч. погиб секретарь Московского комитета Загорский, член РВС Восточного фронта А. К. Сафонов. Среди раненых были Бухарин, Стеклов, Мясников, Стеклов и другие (всего 55 человек)[964].

Первоначально руководство ВЧК (в т. ч. Дзержинский) и МЧК (по поручению Дзержинского дело вел заместитель председателя МЧК В. Н. Манцев[965]) посчитало, что указанный теракт совершило белогвардейское подполье. Этот вывод основывался не только на продвижении войск А. И. Деникина к Москве, но и на выявленном ранее белогвардейском подполье в Москве.

Впоследствии эмигрантскими кругами указывалось на массовые расстрелы в Москве в эти дни. При этом акцентировалось, что жертвами были преимущественно представители привилегированных классов. Характерно в этом отношении часто тиражируемое высказывание писателя М. Алданова: «Всего в результате взрыва в Леонтьевском переулке было расстреляно несколько сот человек — точно никто не считал. Потом оказалось, что все это досадное недоразумение: особняк в Леонтьевском взорвали не правые и не кадеты, а анархисты. Наиболее корректные из большевиков выражали даже некоторое сожаление: что ж делать, ошибка, погорячились…»[966]. Странным образом это высказывание не сочетается с предшествующими страницами работы Алданова, где он писал: «Я не знаю, сколько лиц, перечисленных Троцким, было расстреляно Чрезвычайной комиссией после этой погромной литературы»[967]. Собственно, каких-либо ссылок на источники Алданов и не приводит.

Между тем есть иные документальные источники, фиксирующие реальное положение дел. 26 сентября 1919 г., на следующий день после покушения, вопрос о возможности возрождения политики красного террора рассматривался на Пленуме ЦК. На нем было принято решение о нецелесообразности усиления репрессий. В сообщении о Пленуме в печати говорилось: «…советская власть в России в настоящее время настолько крепка и сильна, что может, не впадая в нервность, сохраняя обычный темп работы трибуналов и комиссий по борьбе с контрреволюцией, не допуская случайных ошибок, которые имели место в прошлом году, навести страх на врагов и обезвредить их организации. Поэтому Пленум ЦК принял решение, что взрыв Московского комитета не должен отразиться на обычной деятельности ВЧК и губчека»[968].

Также Алданов указывал на личную причастность Дзержинского к этим расстрелам, приводя мемуары «коменданта МЧК Захарова»: «По рассказу коменданта МЧК Захарова, прямо с места взрыва приехал бледный как полотно, взволнованный Дзержинский и отдал приказ: расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях»[969]. Собственно, эту цитату, также без указания источника, использовал и другой писатель эмигрант, Роман Гуль. Только он еще добавил уже о тысячах расстрелянных[970]. Странным образом комендант МЧК Захаров не индифицируется с реальным работником ВЧК, нет и его воспоминаний. Перечисленные также далее фамилии не выявлены как расстрелянные 26 сентября. Таким образом, рассказ Алданова чисто писательская мифология.

Что же касается приказов по ВЧК Дзержинского этого периода, то они наоборот имели сдерживающее начало. Исследовавший это событие С. А. Павлюченков упоминал о попытках ввести в ответ на взрыв красный террор на местах. Он указывал на данные с мест, которые приводила в своем выступлении на заседании Оргбюро 8 октября Е. Д. Стасова. Почти все телеграммы с мест были с требованием возобновления красного террора. Среди подобных поступивших резолюций она привела требование заключенных-коммунистов Бутырской тюрьмы. В ней они требовали «незамедлительного и поголовного расстрела всей буржуазии, бывших офицеров (за исключением малой процентности, истинно преданных коммунизму) губернаторов, помещиков, земских начальников, видных лидеров продажных партий и т. д., кем бы они ни были и где бы ни находились. А в случае неутверждения данного предложения, — грозили заключенные-коммунисты, — мы сами объявим террор всем этим злодеям, находящимся в настоящий момент в Бутырской тюрьме»[971]. Очевидно, что подобных требований заключенных-коммунистов Бутырской тюрьмы, если бы в ней массовые расстрелы имели бы место, просто не было бы. Бутырских же коммунистов Оргбюро призвало к порядку и запретило какие-либо формы коммунистической организации среди заключенных. Следует отметить, что Дзержинский в этот период также выступал против террора. В частности, Павлюченков приводит материалы заседания Оргбюро от 13 октября, где Дзержинский в ответ на попытку введения массового террора в Калуге, предложил разослать циркулярную телеграмму во все губернии с подтверждением старого постановления о запрете вынесения смертных приговоров без санкции ВЧК[972].