Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда они не вернулись к назначенному времени, Ларс забеспокоился. Как только прошла ночь, а в пещеру так никто и не приплыл, Ларс запаниковал. Каждый день он тратил на обследование озера и всех его частей, которые могли бы как-то навредить человеку и русалке. Он даже плавал к болотам, но с каждым годом топь становилась все мутнее и непролазнее. Зеленая вонючая жижа привлекала лишь лягушек и черепах, и никаких следов пребывания других существ он там не нашел.
Сутками он проделывал почти один и тот же маршрут, выбиваясь из сил, забывая поесть и отказываясь от сна. Лишь когда энергия после нескольких бессонных ночей совсем покинули тело, он позволил себе, наконец, отдохнуть и выспаться. Несколько дней Ларс не приходил в сознание.
Потом Ларс стал размышлять: думал о всяком, и хорошем, и плохом. Обвинял Сейру в безразличии, в том, что она никудышная мать, раз не уследила за ребенком-двуногим. Потом снова начинал тревожиться, хватался за голову, рвал на себе космы, представлял, что какой-то нехороший двуногий навредил сестре и племяннику. Больше всего его злила собственная неповоротливость, ограниченность в передвижении. Он застрял в русальем теле и не мог сдвинуться ни на метр дальше от берега. Земля не принимала его, ветер и стражники-сосны гнали обратно в темные глубины и непролазные водорослевые заросли. Прекрасный русалий хвост, с которым он отлично маневрировал и управлялся в воде, на суше превращался в тяжелую обузу, неуклюжую и тупую.
Когда Ларс нашел в пещере окровавленный кинжал, то сразу понял, что сделала Сейра. Она ушла к двуногим. Знала ли она, что заплатит за это памятью? Ларс вертел в руке кинжал, каждый раз поражаясь его гладкой острой красоте. Сама суть этой вещи удивляла его: кинжал лишил жизни Вергия, и кинжал же подарил жизнь Лориасу. Теперь холодное оружие всегда было при водяном — он сплел веревочку из камышовой тростинки и привязал к кинжалу, который висел со дня исчезновения Сейры у него на шее.
Кинжал оказался невероятно полезным в хозяйстве. Ларс с нескрываемым удовольствием пользовался им вместо своих когтей, когда надо было выпотрошить рыбу. Он вылезал на заросший, нехоженый двуногими, берег, разрезал пойманных карасей под брюхом, кишки кидал в траву. Очень быстро вокруг него стали собираться лесные звери. Дикие коты и лисы по очереди, каждый из своего куста, следили за водяным. Как только тот заканчивал с рыбой и сам вгрызался с сочное розовое филе, за спиной Ларс начиналась драка за потроха. Вскоре животные стали подходить к водяному совсем близко, не видели в нем угрозы, а для самого Ларса это были единственные живые существа, с которыми он мог поговорить, пускай и монологом.
К двуногим, которые иногда в летнюю жару спускались под утес купаться, он не приближался совсем. Уловив веселый плеск и радостные визги, Ларс зажимал руками уши, чтобы не слышать их, и уплывал как можно дальше.
Ларс то мирился с мыслью, что Сейры больше нет с ним, то снова начинал воевать с самим собой, вступал в спор и выискивал невероятные аргументы в пользу того, что она просто уплыла куда-то и обязательно вернется. В голове не укладывалось, что уже никогда не услышит он ее колкостей, сестра не похлопает его по плечу и не обнимет. Больше не будет никаких сумасбродных поступков. Семьи тоже не существует. Теперь они сами по себе.
— Это я должен был уйти первым, я, слышишь?! Так нечестно! Ты поступила со мной скверно, и я не прощу тебе. Столько лет я оберегал тебя, а потом и Лориаса. Зачем? Чтобы вы бросили меня? Оставили одного? Одного с этой невыносимой болью. У меня больше нет сердца — оно отвалилось, и я скормил его рыбам. На его месте выросла огромная бездна-дыра, черная, как зимнее дно. Когда-то я заполнял эту дыру любовью. Но теперь в ней только страхи, тревоги и ненависть. Я стал бесполезен для леса. Я больше не могу и не хочу петь. Я распадаюсь на части. Я мертв. Я выдышал и выкричал все, что во мне оставалось. Самым невыносимым испытанием будет умереть здесь совершенно одному.
Ларс все чаще смотрел на кинжал как способ покончить со всем. Он видел в ночь, когда погиб Вергий, как именно священник лишил себя жизни. Ничего в этом сложного нет.
«Я скрывала от тебя кинжал, чтобы ты не натворил глупостей», — говорила Сейра. Вот что она имела в виду, вот какие глупости подразумевала.
Больше, чем родную сестру, Ларс любил в своей недолгой жизни только двуногую Лею. Всегда в красивых платьях и сверкающих заколках, улыбается, со светлым взглядом, наивная и добрая. Черствая и жестокая. Поигралась, как хищник с добычей.
— Может, надо было позволить тебе утонуть? — спросил Ларс невидимого собеседника, перевернувшись со спины на бок, когда уже под утро снова лежал один в пещере. — Когда я впервые увидел тебя, то подумал, как жаль эту красоту, пусть она живет. А потом я будто сошел с ума, ждал наших свиданий, как карась нереста. Забыл обо всем, даже о сестре, которая зачем-то решила, что должна выполнить обещание перед мертвецом. Если бы я больше времени уделял ей, то смог бы отговорить. Но я так был рад, когда появился Лориас. Я люблю его, как собственного карасика…
Ларс погладил раскалывающийся от мигрени лоб.
— Я сам лишил тебя памяти, а теперь страдаю из-за этого. Ты для меня умерла. Так пусть все вокруг умирает. Я никому здесь больше не нужен, и мне не нужен никто.
Он перевернулся на другой бок и погладил затекшую руку.
Чем чаще мучили его мысли, тем больше его сознание застилал туман ярости. Его злобу перекрывало только продолжавшее болеть и громко стучать сердце. Каждое лишнее движение до скрежета зубов подавляло его волю и желание жить. Обняв себя за плечи, он вонзил когти глубоко в кожу. Ларс ждал, пока сердце перестанет болеть.
Ларс пытался не отчаиваться. Он продолжал исследовать дно, кричал и звал Лориаса и Сейру. Осознавая бесполезность своих действий, он все равно этим занимался, потому что оставаться наедине с самим собой в пещере было еще сложнее. Ночами приходилось все равно туда возвращаться. Во сне ему постоянно мерещились то смех Лориаса, то ворчание сестры. Он просыпался от бешено стучащего пульса и видел
