которого… – Мужчина всматривается в ночную мглу, и я уверена, что он добирается взглядом до старого платана, молчаливого свидетеля событий десятилетней давности. – Я почувствовал, что должен там побывать. И как только увидел вашу сестру… Тогда я всё понял.

– Да, прошло десять лет со дня смерти мадам Жюстины, – отвечаю я, – к которой вы имеете непосредственное отношение!

– Это неправда! – взвивается Порше. – Я бы никогда… – Он крепко сжимает тонкие темные губы. – Жюстина была моим другом. Я познакомился с ней в Мезон-де-Пёплье, где она служила гувернанткой детей мсье Гюйо. Это было задолго до появления того человека…

– Мсье Вильгельма?

Порше кивает.

– Я был там garçon d’écurie [100], ухаживал за лошадьми. Однажды, когда у Жюстины выдалась свободная минутка, мы разговорились… – Он мнется, опасливо косясь на меня. – Я вовсе не дурак. Мне было ясно, что такая девушка, как она, вряд ли заинтересуется таким, как я. Но у нее, в отличие от прочих, всегда находилось доброе словечко для меня, и порой она приходила в конюшню… Мы вместе гуляли. Однажды в лесу близ замка мы услыхали душераздирающий вой, от которого кровь застыла в жилах. Это был волк, попавший в ловушку, веревка врезалась ему в шею…

Его последняя фраза заставляет меня содрогнуться, перед глазами встают доска с лунообразной выемкой и отвратительный блеск лезвия гильотины.

– Обездвиженный волк корчился в муках и скалил зубы. Потом Жюстина сказала, что это волчица. У нее были набухшие сосцы. Я этого даже не заметил.

Я вспоминаю сказку, которую рассказывал нам папа. «Красную Шапочку». Про голодную волчицу, которая искала пищу для волчат.

– Эта волчица даже в таком положении казалась очень сильным зверем. А Жюстина направилась прямо к ней. Без всякого страха. Она перерезала веревку моим карманным ножом, пока я удерживал животное. Освободившись, волчица, тихо поскуливая, помчалась прочь, и мне почудилось, что в мире осталось всего два живых существа – мы с Жюстиной. Секунду спустя в кустах мелькнуло что‑то серое. Это был волчонок. – Порше понижает голос до едва слышного шепота. – Жюстина сказала, что, коль скоро он не лишился родителя, у него еще есть шанс выжить…

Последняя фраза крысолова погружает меня в размышления. Я снова думаю о папе. Порше шмыгает носом.

– Я никогда не забывал тот день и впредь не забуду.

– Поэтому вы посещаете могилу мадам Жюстины? И нарисовали волка на ее надгробии. – Его маленькие янтарные глазки печально поблескивают. – И именно поэтому приехали в Жуи? Ведь сюда отправилась мадам Жюстина.

– Нет, – отвечает крысолов. – Я ненавидел человека, ставшего ее мужем, но… не могу отрицать, выглядела она счастливой.

– Однако, несмотря на это, в конце концов вы все же оказались в Жуи? Хотя знали, что ей и без вас хорошо?

Порше морщится, словно этот вопрос причиняет ему острую боль.

– Я попал сюда по чистой случайности. У меня заболела мать. Она поселилась в Жуи за несколько лет до того. Я перебрался сюда только ради нее. Никогда не встречался с Жюстиной и не давал ей знать о себе. Ни разу не был в замке. До той самой ночи, когда в деревне стало известно, что она пропала. – Порше приходит в волнение и начинает теребить в руках полу кафтана. – Я не мог спокойно сидеть дома и ничего не делать.

– И именно вы ее нашли?

– Я отделился от остальных, чтобы прочесать участок побольше. Хотя понимаю, как это выглядит со стороны. Когда я увидел, что вон там, – Порше указывает пальцем в дальний конец сада, – на земле что‑то лежит, то сперва решил, что это сваленная кучей материя…

– Вон там, на земле? Где именно?

– Там, под платаном. – В горле у Порше клокочет. – Боже праведный, я не мог допустить, чтобы она оставалась в подобном виде. Я одернул ей юбки. И после этого увидел те… следы у нее на шее.

«Глубокие борозды, врезавшиеся в кожу. А лицо у мадам было синюшное».

– Боже праведный, – повторяет Порше. – Отчего именно ей выпала такая участь? Она этого не заслуживала.

– И вас не арестовали? – спрашиваю я, стараясь говорить спокойно. – Учитывая обстоятельства, при которых вы обнаружили мадам Жюстину.

– Почему же, арестовали. Меня застали как раз в тот момент, когда я прикрывал ей ноги. И сразу увезли. Крысолов-бобыль, живущий с матерью… Я отлично понимаю, какого мнения обо мне люди.

– Однако вас отпустили?

– Многие были готовы под присягой подтвердить, что в тот вечер меня близ замка не было. Я допоздна работал…

Я поднимаю взгляд на башню, в окне которой мерцает тусклый свет. Женщина, повинная в Лариной смерти, все еще там, наверху, и на мгновение я изумляюсь тому, что стою здесь, под сгущающимися грозовыми тучами, и слушаю этого человека.

– Несколько лет назад я пришел к вашему дому, так как всегда полагал, что Жюстину убил муж. Я собирался предостеречь вас насчет него, предупредить, что в замке вашей сестре может грозить опасность… Но повторяю, затем я увидел ее на балу, когда мсье Вильгельм уже умер. И тогда я понял, что ошибался. Я понял…

Мороз продирает меня по коже.

– Вы думаете, это сотворил Жозеф!

Еще одна леденящая пауза.

– Мсье Жозеф не совсем… – произносит Порше и обрывает себя. – Люди считают странным меня, потому что я жил вдвоем с матерью. А его вы странным отнюдь не считаете, хотя все это время в его доме жила ваша сестра… одетая в точности как Жюстина, – копия его матери!

У меня отвисает челюсть. Я пытаюсь мысленно воссоздать облик мадам Жюстины, вызываю в памяти ее изображение на обоях в башне. И не улавливаю ни малейшего сходства с Ларой. Я всегда видела в Ларе только ее саму, мою сестру, которую знала и любила. Возможно, зрение меня подводило.

– Простите, если напугал вашу сестру, – бормочет Порше. Теперь он говорит тише, и в его голосе опять слышатся характерные визгливые, как щенячье тявканье, нотки. – Я лишь хотел убедиться, что ей не причинят вреда. Но, прошу вас, скажите ей, что, поскольку мадам Ортанс умерла…

– Умерла не мадам Ортанс! – выкрикиваю я. – Казнили Лару. Вы опоздали.

И, оставив Порше стоять под дождем, который с каждой секундой усиливается, я распахиваю дверь черного хода и ныряю в его кромешный мрак.

Урок танца

Ортанс

Когда утром я услышала перезвон деревенских колоколов, мне показалось, что это набат, и к горлу подступила тошнота. В доме было тихо, я собралась с силами, разбаррикадировала дверь и перенесла в унылую каморку камеристки все свои вещи. Правда, кроме одеяльца Пепена и письменного