– Поводком! – прорыдала Ася.

– Ну и нормально, не переживай.

Ася взглянула на Курта – нет, кроме волшебных волос, ничего ангельского. Сквозь черты лица явственно проступал «ультразвуковой снимок» его истрёпанной во внутренних боях души – светоносные артерии, мутные раны, чёрные отмершие очаги. Этот снимок был предельно понятен и близок Асе, она узнала в нём нынешнюю себя.

– Смотри, Чернушка никак не отойдёт! – кивнула она на собачку, лежавшую на боку и не обратившую ни малейшего внимания на нового человека.

– Ну что, я за Пашкой? – сказал Курт. – Продержитесь?

Прошло несколько минут. Сопровождаемый Куртом бледноватый и хмурый Пашка вынырнул с боковой тропинки и, подойдя, склонился над собакой.

– Это Чернушка! – сказала Ася.

– Хочешь идти сама или отнести тебя? – спросил он собаку.

Поспешно встав на лапы, собака задрала морду и посмотрела на маленького, вовсе не крепкого с виду человека. Пашка присел на корточки и дал ей обнюхать руки, пахнущие неземными лакомствами.

Это был тот великий и священный праздник, ради которого, как теперь казалось Асе, только и стоило жить на земле. Миг, когда обездоленное существо чудом обретало утешение и новую жизнь, из гонимого становилось любимым.

Чернушка решила идти сама. Они двигались к приюту бесконечно долго – так долго, что, казалось, должна была успеть зацвести и осыпаться лесная черёмуха и за ней липы, а там и листва – пожелтеть и осыпаться тоже.

– Паш, а ты ненавидишь людей? – тихо, чтобы не потревожить дурными мыслями лес, спросила Ася.

Пашка мотнул головой.

– А вот я ненавижу, правда! – сказала Ася.

– Будешь ненавидеть – всё вокруг выгорит, – бросил Пашка.

– Да ведь выгорело уже! – воскликнула Ася и рассмеялась чужим смехом.

– «Всё» – это не один приют! Всё – это значит всё! – останавливаясь и свирепо взглядывая на Асю, прошипел Пашка. – Ненавидеть надо зло, а не людей. Вон, спроси у Александра Сергеича! И нечего ржать!

– Достоевскому скажи! Зачем он тогда написал про лошадёнку! – крикнула Ася, но Пашка больше не слушал её. Он нагнулся к собачке и, подбодрив её, свернул на тропу, в юное оперение орешника.

И тут же Ася увидела, что Курт, молчавший во время их перепалки, замедляет шаги.

– Я сейчас! – сказал он. – Только за «маком» сбегаю! А то если мне сегодня дежурить – так хоть поработаю! – И, развернувшись, но ещё продолжая оглядываться на Асю, помчался к аллее.

«Больше не придёт… – подумала Ася. – Наверно, Болек ему запретил разговаривать с сумасшедшими».

В приюте Чернушке дали воды. От корма она отказалась.

– И куда ты её предлагаешь деть? – спросил Пашка.

– Возьму домой, – сказала Ася.

– Вот и бери! А пока держи крепко. Думаешь, её стая прямо так запросто примет?

– А вдруг примет? Видишь, она чёрненькая и морда седая. Может, она вместо Фильки?

– Вместо Фильки? – переспросил Пашка и мутно взглянул на Асю. У него снова росла температура.

– Ну вы дураки! – сказала Наташка. – Какая им разница, какого цвета! Это ж девочка, а Филька мальчик!

Ася посадила Чернушку рядом с собой и подумала, что «дураки» – очень мягкое слово. Пашка, может, и дурак, но она уже давно миновала это безобидное состояние. Теперь имя ей – агрессивная сумасшедшая. И это так страшно, что подкашиваются ноги. Так же страшно, как остаться навеки в том переходе, у «бомжей», где нашла Марфушу.

Вовсе ни за каким не за компьютером сорвался Курт, хотя и его прихватил тоже. Он помчался домой за бирюзовыми бабочками – как если бы эта вещица в самом деле была магической и могла спасти Асю.

Чувство, охватившее его после случая с Чернушкой, было примерно следующее: мечта сбывалась, но как-то криво! Вроде бы Ася мчалась к нему в руки – но с таким гибельным ускорением, что могла просвистеть насквозь, как пуля. Теперь его задачей было любыми путями предотвратить катастрофу. Поймать, успокоить и, смирившись, отпустить – вернуть её самой себе.

Занятый благородными мыслями, он прибежал домой, спрятал браслет в карман, схватил сумку с макбуком и помчался в обратный путь. По его расчётам, он должен был уложиться в двадцать минут с копейками, и уложился бы, если бы на повороте с аллеи не увидел женщину, показавшуюся ему знакомой. В первый миг он испугался, затем испытал прилив сочувствия и наконец решительно зашагал навстречу.

По тропинке, косо поглядывая по сторонам, спешила Санина жена Маруся. Невысокие каблучки вязли во влажной земле, тёмные волосы, собранные на затылке, разлохматились на ветру тонкими прядями. Заметив Курта, она пригладила их ладонью.

– Добрый вечер! – сказал Курт, останавливаясь у неё на пути, там, где тропинка подходила к асфальту аллеи.

– Добрый вечер! – пусто улыбнулась Маруся и взяла чуть влево, желая обойти препятствие.

– Ходили посмотреть пепелище?

– Да так… Саша рассказывал, – отводя взгляд и нехотя приостанавливаясь, отозвалась Маруся. – Извините, мне ещё за дочерью в сад! – И попыталась возобновить движение.

– Я думаю, не планировалось, что собаки выживут? Верно? – шагнув поперёк пути, проговорил Курт. – Но какая-то сволочь открыла калитку!

Маруся подняла голову и голубыми камнями глаз уткнулась в лицо врага.

– А вообще зря вы грех на душу взяли! – сказал Курт уже без усмешки, как будто даже сочувственно. – Приют бы так и так отсюда выгнали. Вопрос нескольких недель. Не обязательно было поджигать животных.

Маруся не перебивала его и не возражала, только, упёршись, отталкивалась глазами от его глаз.

– А главное – это было совершенно бесполезно и даже вредно – в плане ваших целей, – продолжал Курт. – Саня только крепче здесь осел. А когда он узнает…

Со внезапной энергией Маруся сделала шаг навстречу и, оказавшись на расстоянии ладони, почти вжавшись в противника, вскинула голову и шепнула:

– Ему неоткуда узнать!

– Думаю, вы ошибаетесь, – возразил Курт. – Конечно, если вы не планируете поджечь и меня.

– Процитировать вам вашу предсмертную записку? Я вытащила её у Сани! – улыбнулась Маруся и вдруг скривила губы. – Так что ты ничего не расскажешь! Трус, убийца, клеветник! – И, грубо оттолкнув Курта с дороги, вышла на аллею.

Курт присвистнул. «Она права. Ты страшный человек, Женька! – сказал ему голос души. – И убийца, и клеветник, и трус. Из-за твоих подлостей Ася сходит с ума. У тебя никого нет, кроме меня, но и я от тебя уйду».

Он знал, что душа только пугает – пока он жив, ей никуда не деться из заточения, и всё-таки ему стало не по себе. Не сходя с места, Курт смотрел вслед бегущей по аллее Марусе – пока не почувствовал, что подошвы начинают утопать в жиже весенней земли. Выбрался из слякоти и по сухим кочкам пошёл к приюту.