Телефона Херри я так и не нашла, зато вспомнила о егозаписной книжке, которую сунула в карман, когда бежала с острова. Наверняка внем есть координаты самого Херри. Я искала книжку полчаса и наконец нашла ее вгрязном белье, в джинсах, не стиранных со времени приезда из Голландии. Тут жев ванной, сидя на куче тряпок, я раскрыла ее.

Никаких следов адреса Херри-боя и его острова не было.Только несколько аккуратных столбцов цифр (очевидно, номера, телефонов) икакие-то инициалы рядом с номерами. Очевидно, Херри-бой начал эту книжку совсемнедавно, некоторые страницы были даже не разрезаны.

Я рассеянно пробежала глазами цифры и захлопнула книжку. Апотом открыла ее снова. Один из номеров показался мне знакомым.

Более чем знакомым.

Остатки хмеля моментально выветрились из моей головы. Ябросилась в комнату и схватила со стола листок, на котором Лавруха-младшийтаким оригинальным образом увековечил имя Херри-боя. Это был тот самый листок,который всучил мне Марич. Вчера, когда я набирала его номер, я просто оставилалисток у телефона.

Пробежав глазами цифры, я сличила их с цифрами в записнойкнижке Херри.

Они совпали, все до единой.

С той лишь разницей, что в записной книжке перед номеромМарича стояло еще несколько цифр. Код. Код России и код Питера.

Это было так невероятно, так не правильно и так подло, что ябез сил опустилась на ковер. Я могла ожидать чего угодно, только не этого.Херри-бой знаком с Маричем! Но он ни разу не упоминал о капитане, а сам Маричпрошлой ночью слушал мои россказни о Херри с большим интересом. И тоже ни словомне обмолвился о знакомстве.

Так вот от кого Херри-бой узнал об Эссене, ведь именно вЭссен юркнул Иосиф Семенович Гольтман!

Марич.

Засланный казачок, пятая колонна, лидер партизанскогодвижения. Скромный оперативный работник, расследующий дела о похищении картин.Почему он промолчал? Потому что ему было что скрывать. Черт возьми, у“Всадников” попеременно оказывались то Марич, то Херри-бой, они не выпускаликартину из поля зрения ни на секунду! Они сменяли друг друга, они просто паслиее. И один обеспечивал другому стопроцентное алиби!.. Еще летом Марич знал осуществовании картины — ему сообщил об этом Херри-бой…

Как будто пелена упала с моих глаз.

Пелена упала, и наши случайные встречи с Маричем приобрелисмысл, не допускающий никаких иных трактовок и толкований. Первый раз он накрылменя в “Пирате” и заявил, что я воровка. Что я украла картину. О том, что доскау меня, знал Херри, он приехал в Россию только для того, чтобы посмотреть нанее… Гольтман молчал, зато Херри-бой разговорился не на шутку. Они владелиразной информацией, но всегда удачно ее складывали.

Я видела Херри в кабинете Титова. Он был последним, ктооставался там и вышел живым. Он мог приложить руку к смерти Титова, а когдаЖека заподозрила что-то неладное, появился Марич и…

Я зажмурилась…

Ничего себе, распределение обязанностей! Недаром Маричвертится вокруг дела об убийстве Жеки, а я еще слила ему информацию, которойрасполагала сама…

"Абсолютный эффект, и никаких следов” — именно так могбыть убит Титов. Именно так он и был убит. Теперь я уже не сомневалась в этом.А Жека кое-что заметила, она ведь была в ту ночь на даче… Херри-бой уехал вГолландию, и на пост заступил Кирилл Алексеевич Марич… Херри-бою нужна леваястворка триптиха, и он не остановится ни перед чем. Он ведь не знал, что Агнессавернет картину мне, он специально ездил к ней, чтобы договориться о покупке.Любая здравомысляща” правозащитница продала бы картину, возле которой умер ееединственный сын. Но Агнесса не была здравомыслящей, и тогда — они? Он? —решили обработать меня. Так с кем я пила вчера водку?..

— Звонят, тетя Катя, — Катька-младшая затрясламеня за плечо.

Я тупо уставилась на телефон.

— В дверь, — подсказала Катька. Очень вовремя,иначе моя голова просто взорвется. Я поплелась открывать. Лучше бы я этого не делала.На пороге стояли две солидные дамы с пудовыми грудями и — почему-то —участковый.

— Здравствуйте. Вы Соловьева Екатерина Мстиславовна?

Я даже не сообразила, о чем они говорят. Я, какзачарованная, смотрела на участкового.

— Вы слышите меня? — грудь одной из дам угрожающекачнулась.

— Простите?

— Вы Екатерина Мстиславовна Соловьева?

— Да, — наконец-то я догадалась прикрыть рукойрот.

От меня вовсю несло перегаром, а к свитеру пристали нитки иковерная пыль. Веселенькое зрелище, ничего не скажешь.

— Вас невозможно застать дома, — меня ужеизначально ненавидели за первый размер лифчика. — Мы из комиссии по охранематеринства и детства.

— Проходите, — запоздало пригласила я, но дамы вприглашении не нуждались. Отодвинув меня бюстами, они вплыли в квартиру. Следомза ними прошел участковый.

— Меня зовут Алевтина Николаевна, — представиласьдеятельница из комиссии. — Где мы можем с вами поговорить?

В комнатах бардак, в ванной свалено грязное бельетрехнедельной давности…

— На кухне. Там будет удобнее. Алевтина Николаевнасмерила меня уничтожающим взглядом.

— Пройдемте.

Алевтина взгромоздилась на табуретку, а я приняласьсудорожно убирать со стола остатки хлопьев.

— Извините… Я не ждала гостей.

— Вижу. Но это дела не меняет. Я по поводудетей, — грудастая чиновница раскрыла папку. — Соко-ленко Екатерины иСоколенке Лаврентия пяти с половиной лет. Дети находятся с вами?

— Да, — тихим голосом сказала я и устроилась натабуретке напротив.

— К нам пришел ответ из Германии. Сердце у меня упало.

— К сожалению, они не могут взять детей на воспитание.Решением комиссии Соколенко Екатерина и Соколенко Лаврентий направляются вдетский дом. К завтрашнему дню они должны быть на месте. Адрес мы вам укажем.

— Какой детский дом? Вы с ума сошли, что ли?

— Советую вам не хамить, девушка.

Я вцепилась в край стола. Катька-младшая и Лавруха-младший,пижамки со смешными котятами, маленькие ботинки в прихожей; буква Е, написаннаянаоборот, привычка сбрасывать одеяло во сне…

— Я не отдам их в детский дом.

— Вы родственница?

— Я близкая подруга их матери.

— Это не является родственными отношениями. Вы неимеете права оставить детей у себя.

— Что значит, не имею права? — я приняласьлихорадочно соображать. Одна лишь мысль о том, что двойняшки окажутся вкаком-то стылом детском доме, приводила меня в ярость. — Я… Я могу податьна опекунство… Кажется, это так называется?