Перед отлетом в Голландию я бегло пересказала его Лаврухе, яне вложила в него никакого смысла, а он вложил. Он почуял, откуда идет опасность.Он не позволил мне поехать к Жеке сразу же и рассказать о смерти Титова. Онзнал, что Жека достаточно умна, чтобы что-то сопоставить. Он отправил меня вГолландию и вызвал ее сюда.

У них обоих были ключи. И они встретились на нейтральнойтерритории.

Я не верила в то, что-Снегирь с самого начала решил убитьЖеку. Он хотел договориться с ней. Ведь правда же, Снегирь, ты не хотелубивать? Но Жека не согласилась. Кроткая Жека умела быть несгибаемой. И когдаона не захотела покрывать его, он пошел на кухню и взял нож. Он не был убийцей,даже кисти иногда выскальзывали у него из рук. Поэтому он так беспорядочнонаносил удары. Поэтому он убил Жеку не сразу. Но как она смогла…

Как она сумела оставить мне написанное кровью имя? И какСнегирь не заметил этого?

Чтобы хоть как-то сохранить силы, я подползла к батарее иуперлась в нее лбом.

Дом напротив. Все дело в доме напротив. В доме, где ужеполгода никто не живет. А мой подъезд — проходной: есть черный ход и естьцентральный… Почти так же, как на даче Титова. Снегирь всегда оставлял машину уподъезда, он никогда не ставил ее во дворе. Сегодня он сам сказал мне об этом.

Ну да.

Он убил ее. Вернее, думал, что убил.

А потом перегнал машину с улицы к черному ходу, ведь в доменапротив никто не живет. Никаких свидетелей. Никого, кто мог бы видеть Снегиря,выносящего ковер…

И пока Снегирь подгонял машину к черному ходу, здесь,наверху, на шестом этаже лежала умирающая Жека. Она собрала все силы, подползлак дивану и оставила мне имя. Чтобы не уйти неотомщенной.

Ты не уйдешь неотомщенной. Обещаю тебе.

* * *

Вот уже сорок минут я стояла в парадной Снегиря наПетроградке.

Дверь его мастерской была совсем рядом, в нескольких шагах.

Сорок минут назад я завезла детей Динке Козловой и сказала,что вернусь за ними через два часа. Двух часов мне хватит, чтобы выяснить все.Я справлюсь с Лаврухой. Я стану тихой домашней шантажисткой, я стану егосоучастницей. А соучастница должна знать все. Этого я и потребую в обмен насвое молчание. Он согласится. Он не может не согласиться. Он поверит мне.

Жека отказалась участвовать в деле с картиной, а я сама былаего инициатором. Мои моральные принципы внушают серьезные опасения.

Он должен поверить.

Я нажала кнопку звонка. Лавруха открыл сразу же, он знал,что мы приедем. А мы и так опаздывали на четверть часа.

— Привет, — сказал он и чмокнул меня вщеку. — А где маленькие исчадия?

Господи, чего мне стоило увидеть его и не разрыдаться. Чегомне стоило стерпеть его поцелуй! Я жадно вглядывалась в изученное до последнейморщины лицо Лаврухи. В нем не изменилось ровным счетом ничего, только морщинприбавилось и кожа ходила ходуном — как будто его подтачивала изнутри какая-тоболезнь.

— Ты чего? — спросил у меня Лавруха.

— Все в порядке.

— А дети где?

— Дома остались. Погода паршивая, тянуть их по дождю втакую даль… Они и так натерпелись сегодня.

— А я тут времени зря не терял, кое-что узнал. Оченьприличные туры… Испания, Италия и Лондон с посещением музея восковых фигурмадам Тюссо… Как тебе?

— Великолепно.

Следом за Лаврухой я прошла в мастерскую.

Художник превратился в убийцу, но в самой мастерской ничегоне изменилось. Те же незаконченные пейзажи, похожие один на другой (а ведь тыневажный художник, Лавруха! Почему же я раньше этого не замечала? Жека была кудаталантливее, но это не помешало тебе убить ее…). Те же натюрморты с сухимитравами и раковинами. Те же мексиканские банки с притертыми крышками. Угол,который раньше занимал Быкадоров — святой Себастьян, украшал теперьнезаконченный портрет Адика Ованесова.

Снегирь ждал нас. Он готовился к встрече.

На столе у окна стояли бутылка шампанского, бутылка пепси,огромный торт “Птичье молоко” и декоративная ваза с конфетами. Вазу тожесварганил Адик Ованесов: по краям ее паслись козлы, а козлиные рога с успехомзаменяли ручки.

Я уселась на кресло и забросила ногу на ногу.

Лавруха с шумом открыл шампанское и наполнил бокалы.

— Ну, за нас с тобой, Кэт! Мы молодцы. И в кармане унас серебрится.

Лавруха поднес мне бокал, я осторожно отпила из него исквозь шампанское, посмотрела на Лавруху.

— Если научишься убирать за собой, будешь совсеммолодцом, Снегирь!

— Не понял? — он устроился в кресле напротив —любимом кресле его натурщиц.

Теперь мы смотрели друг на друга.

— Пятна на полу ты замыл. А вот ковер вычистить поленился, —спокойно сказала я.

Лицо Снегиря посерело и через секунду исчезло совсем. Небыло ни глаз, ни рта — только колышущаяся студенистая масса. Если у меня доэтой секунды и были какие-то сомнения, то теперь их не осталось вовсе.

— Снегирь! — ласково позвала я, хотя нервы моибыли напряжены до предела. — Это же я, Снегирь! Ты можешь меня не бояться.

— А ты меня? — нужно.отдать ему должное, он быстропришел в себя. Черты лица восстановились: но это было совсем другое лицо исовсем другие черты. Я не знала человека, который сидел сейчас напротив.

— Я ведь не Жека, Снегирь. Я не стану пороть горячку иобвинять тебя во всех смертных грехах. У тебя ведь был веский повод такпоступить.

— Более чем, — Лавруха с жадным любопытствомразглядывал мое лицо.

Charming friend Bullfinch.

— Мы ведь соучастники, Снегирь, мы с самого начала былисоучастниками. Ты разве забыл? Картина… Ты пошел за мной. А теперь я готовапойти за тобой.

— Покойная Жека была права. И я тоже был прав. Тыбездушная сука. Зачем тебе знать, Кэт?

— А если бы я прихлопнула человека, с которым дружилапятнадцать лет? Разве тебе не интересно было бы знать — почему?

— И это все?

— Есть еще много чего. Мы с тобой зашли слишком далеко.

Лавруха налил себе еще шампанского. И принялся пить его мелкими,почти женскими глотками. Нет, я совсем не знаю его. Мне незнаком это рассеянныйвзгляд, эти хищные складки у рта, этот шишковатый бугристый лоб…

— Да, мы зашли слишком далеко, Кэт. Как ты догадалась?

— Она сама помогла мне. Она написала твое имя на полу.Своей кровью… Ты ведь не убил ее сразу.

Что-то знакомое мелькнуло в его глазах — что-то от тогопрежнего Снегиря, который хотел жениться на нас обеих.