Проклятая чинуша посмотрела на меня скептически.

— Кто вы по профессии?

— У меня картинная галерея. Здесь, на Васильев-ском.

— Так. Свободная художница, значит, — в устахАлевтины это прозвучало как “дама полусвета”. — Стало быть, доходнепостоянный. Вы замужем?

— Нет… Но.. — я заткнулась, я не стала продолжать.Сейчас она потребует паспорт.

— Понятно, значит, не замужем. Незамужняя, безпостоянного фиксированного дохода. У вас мало шансов, девушка. Мы не можемдоверить воспитание детей случайному человеку, — Алевтина Николаевнакрасноречиво помахала рукой у себя перед носом, явно намекая на мой перегар.

— Я не случайный человек. А что касается доходов… Еслинужно, я предоставлю документы. И справку из налоговой. Я довольносостоятельный человек. И смогу прокормить не только двух детей, но и всю вашу,мать ее, инспекцию. Вместе с членами ее семей, а также их попугаями, кошками исобаками. И прочими экзотическими животными. Я ясно выразилась?

Алевтина Николаевна открыла рот и тотчас же закрыла его. Аиз комнаты донесся отчаянный рев Катьки. Едва не сбив бюст Алевтины, явыскочила из кухни. Катька ревела, сидя на полу, между шкафом и телевизором.Над ней стояла вторая гранд-дама, а участковый жался у двери.

— Отойдите, — сквозь зубы процедила я и взялаКатьку на руки.

Катька уткнулась макушкой мне в лицо (Все! Больше никакойводки!) и затихла.

— Ну, успокойся, все хорошо, твоя тетя Катя с тобой.

Мне было решительно наплевать на всех этих людей, вторгшихсяв мою квартиру. Вместе с Катькой я отправилась в другую комнату. Пусть делают,что хотят, я не выйду отсюда. Я буду держать оборону до последнего.

— А где Лаврик? — спросила я у Катьки, когда онанемного пришла в себя.

Катька подняла мокрый от слез подбородок и кивнула в сторонуплатяного шкафа.

Лавруха сидел в самом углу, прикрытый двумя моими свитерами.Я освободила его от вещей, и лобастая Лаврухина голова легла мне прямо вколени.

— Ты ведь не отдашь нас? Не отдашь?

Боже мой, как давно я не слышала его голоса…

* * *

Изгнание торгующих из храма, вот как называлась этаоперация. Очаровательное трио чинуш и представителя закона было изгнано с полябоя через двадцать минут. Я клятвенно пообещала завалить их бумажками иприпечатать справками. Я сказала, что дети покинут этот дом только через мойтруп. Я так трясла волосами, что явно недолюбливающие яркие цветовые пятнапредставители власти в конце концов ретировались.

Мы остались одни.

И славно поревели вместе с Катькой под присмотром Лаврухи.Решение, которое возникло так спонтанно, теперь не пугало меня. Я должна, яобязана, я сделаю это — в память о Жеке. И потом, я просто люблю их… Со мнойничего не должно случиться, иначе они останутся совсем одни. На Снегиря надеждыникакой.

Но Снегирь объявился, несмотря на то что на него не былоникакой надежды. Он позвонил в дверь ровно в четыре, когда двойняшки,утомленные дневными баталиями, сладко заснули на диване.

От Снегиря за версту несло сытой Финляндией: хорошимидорогами, хорошим одеколоном, хорошей едой в закусочной на заправке. Истыдливыми финскими проститутками. Пока я осторожно принюхивалась, Лаврухаоторвал меня от пола.

— Ну, как вы здесь? Исчадья ада еще с.тобой? Я имподарочки привез.

— Со мной.

— И что ты собираешься делать?

— Ты ведь все уже понял, Снегирь. Дети остаются у меня.

— Ну и правильно. Прокормим, ты как думаешь?

Я поцеловала Снегиря в чисто выбритую щеку. Все-такиФинляндия пошла ему на пользу: никакой поросячьей щетины.

— Я по тебе скучала.

— А уж как я тосковал по твоим мощам, ты и представитьсебе не можешь.

— Очень хорошо. Ловлю тебя на слове.

— В смысле?

— На следующей неделе оформляю документы на опекунство.Ты выступишь в качестве потенциального мужа. У нас должна быть полная семья,тогда некоторые проблемы отпадут сами собой.

— Ты с ума сошла, по рукам и ногам меня вяжешь. Ты жезнаешь, что я вольный стрелок.

— Ради детей, Лавруха. И ради Жеки.

Снегирь сразу же помрачнел. Воспоминание о Жеке доставилоему такую боль, которая мне даже и не снилась. Все-таки я черствый человек. Ислишком легко все забываю.

— Водки выпьешь?

В холодильнике болталась недопитая бутылка водки, оставшаясяеще со времен моего приезда из Голландии.

— Ни боже мой! Мне еще машину вести… Признавайся,разбила ее за неделю?

— Да нет, все в порядке. Во дворе стоит. Лаврухапрошелся по кухне и выглянул в окно.

— Действительно стоит. Кто бы мог подумать. Отличноеместо. А я, дурак, вечно возле подъезда ставлю… Ну как расследование?Продвигается?

— Пока глухо. Кажется, я вляпалась в большиенеприятности, Снегирь.

— Что еще случилось?

Какое облегчение, Лавруха, что ты приехал. Что в моей жизниесть кто-то, на кого я могу опереться. Захлебываясь и перескакивая, я поведалаСнегирю обо всем: о телефоне Марича в записной книжке Херри-боя, о браслетеЖаика, подаренном Жеке незадолго до смерти. И о том, что я не верю вестественную смерть ни Лехи Титова, ни Быкадорова. Как не верю в то, что ихубила картина.

— Ты сама себе противоречишь, — нахмурилсяЛавруха. — Не ты ли с пеной у рта доказывала мне, что доска обладаетстранными свойствами?

— Я, черт меня дери. Но есть нечто такое, что картинене припишешь.

— И что же это?

— Жекина смерть. Кто-то же убил ее… Убил потому, чтоона что-то видела на даче.

— С чего ты взяла?

— Телефонный разговор перед моим отлетом в Голландию.Ты помнишь? Правда, ничего нельзя было разобрать.

— Вот именно. Меньше читай своих Собакиных, —Лавруха насыпал в миску кукурузных хлопьев и залил их молоком. — Ты же впоследнее время сама на себя не похожа. Проводишь какое-то расследование,наживаешь себе геморрой… Я согласен, на ограбление это похоже мало. Но раз ужты вычислила этого казаха… Если у них были отношения… Может, взыграла восточнаякровь. Мы же не знаем… А поскольку парень он хладнокровный, то и замел следы.Тем более все было ему на руку: дождь, местность и так далее.

Я вдруг подивилась тому, как легко и просто все стало насвои места. Если смерть Жеки не связана с событиями на даче Титова, то ее можнообъяснить чем угодно. Или вообще не объяснять.

— И все равно, я не верю, что здоровые мужики умерли откакого-то гипотетического воздействия картины…