вправду ясновидец. Или же он прятался за мельницей Абесалома, пока я разговаривал с Сатевелой.

— Был! — убежденно сказал Гуласпир. — Ты выехал из Херги в сумерки.

— Не было еще темно!

— Нет, ты выехал, когда стемнело, и специально тащился еле-еле, чтобы приехать в деревню попозже и никому не попасться на глаза. Так было дело!

Пауза.

— Ты, когда с мельницей Абесалома поравнялся, развернул машину и остановился. Потом выключил фары, чтобы тебя никто не увидел, подошел к реке, плеснул в лицо воды и громко поздоровался с Сатевелой. Было это или не было?

Пауза.

— А ты откуда все так подробно знаешь? — виноватым голосом спросил Габриэл.

А про себя подумал: правильно, оказывается, моя мать говорила, что Гуласпир ясновидящий.

— Ну и что тебе сказала Сатевела? Не ответила? Она что, не услышала твоего голоса и поэтому не ответила? Думаешь, потому, что ты тихо говорил? Вот и нет.

— Ты за мельницей прятался? — робко спросил Габриэл.

А про себя подумал: даже наверняка прятался. А потом кратчайшим путем вернулся в мой дом. Ну, и хитрый же, бестия!

— Я сидел на веранде твоего дома и все видел. А разговаривал ты так громко, что здесь было слышно каждое твое слово…

— Хоть ты все и выдумал, но не ошибся! — прервал его Габриэл.

А про себя подумал: ловко он меня поддел.

Гуласпир, увидев, что Габриэл попался на удочку, распалялся все больше и больше.

— Значит, собираетесь повырывать мой цоликаури? И ты уговорил ее? Хороши вы оба, нечего сказать!

— А ты что, еще не выдрал его? — удивился Габриэл.

— Не собираюсь! Да, да, и не собираюсь, ни за что! Может, ты скажешь, что мое «цоликаури» плохо подпевало твоей «цицке»? Плохо? Ну, скажи.

— Ну, так другого баса не было…

«Наконец он уймется», — подумал Габриэл и улыбнулся.

Видно было, что Гуласпир рассердился.

— Сейчас каждый должен выпить по три стакана! — решительно сказал он и поставил стаканы перед Алмасханом. — Что ты сидишь как святой? Тоже мне ягненочек! Я еще когда на всех углах трезвонил, что нам очень нужны плотники, и просил приезжать поскорее, а ты… Ты явился, когда это понадобилось тебе. Все твои дела у меня вот на этой ладони записаны. Прочесть тебе?

Алмасхан встал.

— Садись, дорогой, и пей сидя. Мы тоже без тоста пьем! Пусть это будет штрафной.

Алмасхан сел и выпил все три стакана. Гуласпир снова налил в них вина и кивнул Габриэлу, мол, теперь его очередь. Потом выпил и Гуласпир и опять напустился на Габриэла:

— Ты сказал Сатевеле, что собирал и давил цоликаури Гуласпира? А что, я не собирал твою цицку или, может быть, не стоял в твоей давильне и не давил твой виноград? И не мыл твои кувшины? Я сеял кукурузу Абесалому Кикнавелидзе, Александре и Гуласпиру Чапичадзе, я мотыжил ее, собирал, привозил для них с Санисле дрова… А почему же ты не сказал Сатевеле, что на курсы шоферов тебя послал я, и я же посадил тебя на колхозную машину? А что тебя поймали на «халтуре» и сняли с работы, а я за тебя поручился? Вы оба сидите теперь как невинные овечки. Или языки проглотили? — Гуласпир крепко хлопнул своих друзей по плечам. — Ну, хватит мне болтать. Теперь пусть кто-нибудь из вас скажет тост.

Пауза.

Не ожидавшие такого от Гуласпира Габриэл и Алмасхан сидят красные, низко опустив головы. Они стараются не встретиться с Гуласпиром взглядом.

Он думает: переборщил я, эх, переборщил. Они вернулись в родные места, радуются… Мне бы тоже петь да шапку в потолок кидать на радостях, а я пристал к ним и чего только не наговорил!

— Простите меня, ребята! Вы же мне как дети. Я так обрадовался, что вы вернулись, так разволновался, что не совладал с собой! Пожалейте вашего Гуласпира! И выпьем еще по стаканчику, — умоляюще сказал Гуласпир и прикрыл рукой глаза.

Габриэл встал и посмотрел наверх. В одном месте на потолке он заметил капельки вина и вспомнил слова Гуласпира: «Будь благословен, новый дом!» Теплая волна подкатила к сердцу Габриэла. Наверняка он с утра наказал Кесарии что-нибудь приготовить и сам помогал ей. Принес все сюда и весь вечер сидел на веранде, смотрел на дорогу и ждал меня. Уж и устал ждать, но надежды дождаться не терял… Он встретил меня в моем доме как хозяин, нет, не как хозяин, а как родной отец. Как отец, который ждет возвращения сына из города. А когда сын пришел, он только всего и сказал: «Как ты поздно, Габриэл!» И это было сказано любя… Как может говорить только отец… А я удивился! Да я ведь не ожидал встретить кого-нибудь в своем доме. Поэтому я и пошутил, мол, кто тебе велел сторожить мой дом. А Гуласпир рассердился, и все из-за этих проклятых кувшинов. Они, и только они, заставили меня сказать так… И это вместо того, чтобы подойти к Гуласпиру, обнять его, поцеловать, сказать: «Дай бог тебе здоровья за то, что ты встретил меня как отец, за то, что пришел я в освещенный дом! Спасибо тебе, большое спасибо…» И Габриэл с грубоватой нежностью положил руку Гуласпиру на плечо и почувствовал, что оно дрожит. Да, Гуласпира била дрожь, и Габриэлу захотелось наклониться, обнять его и утешить. Но Гуласпир догадался об этом. Он поднялся, обнял Габриэла и притянул к себе.

Так и стояли они, исполненные радости, обняв друг друга и не произнося ни слова.

Глава третья

Медленно, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, прошла она от дома до ворот и почувствовала, что устала.

«Конечно, я еще больная, но лежать в постели ни за что не буду».

Она остановилась и, выпрямившись, оглянулась на дом.

На веранде стояла Эка. Улыбнувшись, она помахала Екатерине рукой и ушла в комнату.

«Если не спешить и часто останавливаться, то я смогу дойти до школы».

Она открыла калитку и вдруг увидела около ворот лавочку.

Ей показалось, что она уже где-то ее видела. Определенно видела! И даже сидела на ней. Ну конечно, это скамейка Александре Чапичадзе. Но почему она оказалась здесь?

«Ведь когда я была больна… врачи мне предписали полный покой, абсолютную тишину и никаких посетителей. Тех, кто все-таки приходил меня навестить, Эка не только в дом, но даже во двор не пускала. Вот тогда, верно, и перенесли к моим воротам скамейку Александре. И всю мою болезнь на ней до поздней ночи кто-нибудь да сидел. Потом выходила Эка и шепотом сообщала: «Она спит, только что заснула. Вы теперь