Я покачал головой:

– Про вас могут подумать, что Россию не любите...

– Идиоты! Я как раз ее люблю больше, чем они. И жизньготов отдать. И страдаю, что не было у нее тех победоносных войн... Ну,Суворов, хотя к нему отношение двоякое. Все-таки бил турок, а в ту эпохи туркибыли хуже, чем мы в Крымскую... И вообще все войны Суворов вел, если честно,несправедливые... Как бы теперь сказали, захватнические. Спасал царей! Боролсяпротив прогресса в мире, даже в армии. Чего стоит его идиотское: пуля – дура,штык – молодец!.. Нет, я люблю Россию, но если у нее не было тех великих побед,то они будут!..

Пол слегка наклонился, я ухватился за спинку сидения. Землявстала под углом, приближалась пугающе быстро. Крохотные коробки танковвырастали, а игрушечные дома превратились в склады, ангары, приземистыеукрепления. От горизонта до горизонта земля выглядела пугающе мертвой, изрытой,словно по ней палили из космических кораблей или же сюда высыпался ройтунгусских метеоритов.

Мои плечи сами по себе передернулись:

– Как на Луне!

– Велика Россия, – согласился Кречет. – В нейотыщутся не только лунные поля, но и черт знает что, а то и того больше... Отполного безмолвия Заполярья до бамбуковых зарослей Приморья... И везде нашитанковые армии ржавеют. Жаль, не успеваем продать к черту! Все-таки танки у нассамые мощные в мире. Танки – это танки...

Я сказал с горечью:

– Танки, танкисты... А для меня это слово значит совсемдругое... И не только для меня.

– Что же? – полюбопытствовал Кречет.

– В городе Братске так называют... по крайней мере, в80-х называли, солдат, что убегали из армии и прятались в канализационныхтрубах под городом. Даже в лютые зимы там можно некоторое время выжить... Частоможно было видеть, как тот или иной горожанин, покупает в булочной две буханкихлеба, одну по дороге бросает в люк, а другую несет домой. Так делал почти весьгород. Для них слово «танкист» – это несчастный исхудалый солдатик с отчаяннымиглазами, который прячется под железной крышкой городской канализации. Иныепрятались годами... Почти все постепенно умирали от холода и болезней.

Кречет нахмурился:

– Это что-то вовсе из легенд... Это какая же из газетпридумала?

– Как раз газеты об этом и молчат. Это мой сын в армиипопал под Братск. Солдаты рубили лес и пасли офицерских свиней. Когда в тайгеудавалось изловить жука или кузнечика, их съедали с жадностью. Мой сын, которыйдо армии весил восемьдесят, он в меня, крупный, там исхудал до пятидесяти. Когдане выдержал и сбежал... да-да, сбежал!.. его сняла с поезда железнодорожнаямилиция на станции Тайшет. И тут та проклятая милиция, которую не любим икоторой не доверяем, срочно дозвонилась ко мне в Москву, рассказала в чем делои посоветовала спешно приехать. Они, мол, обязаны передать военной комендатуре,но лучше бы в присутствии родителей... Моя жена срочно вылетела в Тайшет. Тамуже сидел из военной комендатуры один и требовал беглеца. В милиции облегченновздохнули, передали в присутствии матери беглеца, а ей отдали заключение врача,в каком состоянии солдат: переломан нос, ребра, истощен, в кровоподтеках... ишепотом посоветовали ни в коем случае не отдавать бумаги военным. Она позвониламне, я побежал здесь в военную прокуратуру... Словом, был суд, частьрасформировали. Офицеры плакали кровавыми слезами, ибо у них отбирали помещичьиугодья и крепостных!..

Кречет хмуро кивнул:

– Мерзавцы. Но, как видите, даже в то время правдаторжествовала.

– Да, но на суд ушло девять месяцев. За это время я получилинфаркт, спустил на содержание в гостинице жены все деньги и влез в долги, апотом вдруг начал слепнуть. Врачи с удивлением сказали: рановато в вашемвозрасте... Не было ли какого-нибудь продолжительного нервного напряжения?

Кречет старательно скрутил двойную фигу и поднес мне поднос:

– Как, видно?

– Мне сделали две операции, – сообщил я. – УФедорова. Я не только вашу фигу вижу, но и то, что за фигой.

– Что же?

– То, что вас ждет внизу.

* * *

Мы приземлились прямо посреди поля, так мне показалось, ноедва охрана повыпрыгивала из вертолета, на полной скорости подкатили два джипа.Из одного быстро выскочил, не дожидаясь, пока тот остановится, высокий имоложавый, но явно очень немолодой генерал.

Кречет выпрыгнул, генерал резко бросил руку к виску:

– Господин президент, во вверенной мне части...

Кречет рывком остановил, слегка обнял, сдавил ручищамиплечи, посмотрел в глаза:

– Отставить. Я знаю, что у генерала Пивнева всегда всев порядке... Только, что у вас с головным убором?

Генерал с неудовольствием пожал плечами:

– Все в порядке. Чист. Кокарда на месте.

– Да нет, – проговорил Кречет, он впервые задорогу улыбнулся. – Я привык, что размер фуражек зависит от уровняинтеллекта. Чем меньше извилин, тем шире фуражка. Иные носят на головах целыесомбреро... А у вас прямо кепочка. Небось, уговаривали на нечто эдакое сфутбольное поле?

– Было, – ответил генерал, он тоже улыбнулся,глаза чуть потеплели. – Спасибо, что замечаете и такие мелочи. Надеюсь,что и крупные наши беды не останутся без вашего высокого внимания.

– Ну, Николай Иванович, зачем так официально! Мывсе-таки знакомы по службе давно.

Генерал ответил суховато:

– Я знал генерала Кречета, помню даже полковникаКречета. Хорошие были офицеры. Если бы не страшился быть заподозрены в лести,сказал бы даже, что очень хорошие. Но президента Кречета пока не знаю.

Кречет развел руками:

– Буду стараться, чтобы и президента вы могли назватьнеплохим... даже в разговоре на кухне с приятелями. На ваше несчастье я еще иверховный главнокомандующий. А вы – командуете войсками «синих», если неошибаюсь.

– Все-то вы замечаете, – повторил Пивнев. –Ровно в двенадцать?

– Да, по плану.

– Ну, верховный сможет все переменить в последний час.

– Да бросьте... Что это вы все морщитесь? Зубы болят?

Генерал сказал, морщась, глаза были как у затравленногозайца, хотя странно видеть заячьи глаза на крупном теле медведя:

– Я ни о чем не могу думать, кроме как об Афганистане,Чечне, Таджикистане... Мы так унижены, оплеваны, чувствуем себя по уши вдерьме, а эти чернозадые ликуют! Трубят о победе! А наша сволочная пресса, чтотак любит унижать свой народ, сама ползает на брюхе перед всем нерусским...пусть даже чеченским, только бы не русским... что она сделала, что онасотворила! Как оплевала все наше!

Кречет кивнул: