Командир, не слушая, сделал звук еще громче. Рэмбокусмехнулся, протянул руку к верньеру. Командир вдруг оттолкнул, заорал:

– Ублюдок! Это мой самолет!!!

Его перекосило от ярости, лицо стало бледным, изперекошенного рта полетели слюни. Рэмбок отшатнулся, выставил ладони:

– Ради бога! Что угодно!.. Слушай, что угодно. Я простохотел помочь...

– Пошел, – сказал командир. Его трясло, плечивздрагивали, лицо дергалось как у припадочного. Пилоты смотрели с удивлением,никогда таким его не видели, а штурман и бортинженер ничего не видели и неслышали, их глаза были на динамике, откуда шли тяжелые слова.

– В армии восстановить зачисление посмертно... –гремел гневный голос Кречета. – Молодое поколение не знает, напомню... Ещево времена Петра или Екатерины, не помню, один из казаков, видя, что соратникиполегли, а враги окружили со всех сторон, схватил горящий факел и, с криком «ЗаРусь!», бросился в пороховой погреб. В память о его подвиге в русской армиибыла выбита медаль с надписью: «Ребята, помните мое славное дело!», а егонавечно внесли в списки полка и ежедневно вызвали на перекличке, на чтолевофланговый отвечал, что такой-то пал смертью храбрых за Отечество. Этотвоинский обычай был восстановлен в Красной Армии, где на перекличках вызывалиМатросова, Гастелло и многих других героев... Но перестройка, мать ее, осмеялагероизм и честь, а взамен поставила рубль... хуже того, доллар. Приказываю сэтого дня восстановить этот благородный обычай!

В салоне кто-то фыркнул. Бортинженер оглянулся в гневе.Рэмбок презрительно посмеивался. Поймав взгляд бортинженера, пояснил:

– Дикарский обычай, верно?

– Вер...но, – сказал бортинженер поскладам. – Скифский обычай...

– Что?

– Говорю, скифы это...

Командир свирепо цыкнул. Он осторожно подправлял верньер,слышались хрипы, но голос Кречета доносился все еще ясно, в нем были сила, мощьи прорвавшаяся ярость:

– Черт, мы ведь однажды врезали в зубы этому НАТО! Датак, что зубы посыпались. Почти всех натовцев перетопили в Чудском озере. А ктоспасся, того с веревкой на шее в Новгород привели. Но в этом деле есть одиночень серьезный момент, о котором помалкивают патриотические историки... Битвана Чудском озере была в самый разгар так называемого татаро-монгольского ига. Ив войске Невского были и мобильные отряды татарских конников, что ипреследовали бегущих рыцарей. Именно они и нахватали их в плен... Что? Говоритегромче... Да, вы правы, именно это я и хочу сказать. Ислам уже тогда помогалнам противостоять Западу. Точнее, не просто Западу, а именно НАТО. Ведь в нашипределы вступила не отдельная страна, а вторгся Тевтонский орден – военный союзпсов-рыцарей всех стран Европы. Они уже тогда пытались захватить нашибогатства!.. Верно, мы тогда были другие. Сейчас смешно было бы слышать, чторусские бросались с факелами в пороховые погреба, чтобы не дать захватить ихврагу, капитаны не покидали мостик тонущего корабля, а офицеры стрелялись,чтобы не попасть в плен... Но это было совсем недавно! Наши отцы и деды вОтечественную... Все, что мы делаем, это возрождаем честь и достоинствороссиянина! Помните, какой нелепой и безжизненной оказалась программагорбачевского «ускорения» без политических свобод, точно так же бесполезнымиокажутся все наши реформы без подъема духа нашего народа!

Постепенно голос слабел, а шорохи становились громче, покане заглушили голос президента полностью. Они еще успели услышать:

– Какой-то король после сокрушительного поражения писалдомой: «Все потеряно, кроме чести». Ему было тяжко, как и его стране, но теперьэто могучая страна, с нею считаются! Но если бы он потерял честь, то карта мирабыла бы иной... А мы... наша честь...

Командир в отчаянии крутил верньеры, подстраивал, глазастали безумными и жалкими. Рэмбок посматривал брезгливо. Любой приемник самнастраивается и держит заданную волну, откуда у русских такое допотопноечудище? Хорошо бы сторговать для музея. Но вряд ли продаст, какие-то все здесьсумасшедшие...

Наконец Савельевский перестал терзать несчастный приемник,вышел из рубки. Он слышал, как за спиной штурман внезапно спросил бортмеханика:

– Слушай, а Гастелло служил не в нашей эскадрильи?

– Тю на тебя, – донесся недоумевающийответ. – Ты что, рухнулся? Он же летчик-истребитель, а мы – транспортники!

– Да? – переспросил штурман. Добавил ссожалением. – Жаль.

И мне жаль, подумал Савельевский вдруг. Был бы и в нашейчасти свой герой. На утренней перекличке за него отвечали бы, что пал смертьюхрабрых...

Рэмбок, чувствуя некоторую неловкость, очень уж непонятновспылил русский командир корабля, подсел, сказал сочувствующе:

– Ничего... Вот выберут другого президента... ну, мыподскажем, конечно, кого выбрать... дела в России пойдут лучше. Кредит дадим,порядок начнем наводить. Вон в Германии и Японии навели свои порядки,американские! Теперь те страны чуть ли не богаче нас!..

– Богато живут, – вздохнул за их спинамибортинженер.

– Не придется летать на ветхих самолетах, – утешилРэмбок. – Автопилоты, электроника, кибернетика... А ты лети себе, положивноги на пульт! И ни над чем голову сушить не надо.

Командир экипажа странно и отстраненно улыбался, словнолетел впереди самолета в заоблачных высях. Ответил невпопад, но так, словно ужедолго говорил то ли с Рэмбоком, то ли с самим собой:

– Мне дед рассказывал... А ему его дед. У нас наУкраине... я родом оттуда, когда-то шла война не то за независимость, не то засвободу... Словом, польская армия окружила последний отряд казаков на островеХортица. Те дрались несколько суток, но кончился порох, еда, все страдали отжажды. Поляки, что умели ценить мужество украинских лыцарей, клятвеннопообещали, что если казаки сдадутся, то всем им будет сохранена жизнь исвобода, что могут покинуть Хортицу даже с оружием.

– Ну-ну, – подбодрил Рэмбок, – это интересно.Мы тоже такое террористам обычно обещаем.

– Казаки, выслушав, ответили: «Нам жизнь не дорога, а вражьеймилостью мы гнушаемся!» После чего обнялись, бросились на неприятеля. Былпоследний страшный бой. Все казаки до единого погибли.

Рэмбок молчал, наконец спросил озадаченно:

– Ага, они, значит, догадались?

– Что? – в этот раз не понял Савельевский.

– Что поляки нарушат обещание.

Савельевский криво улыбнулся:

– Не нарушили бы. Поляки – не американцы. И казакизнали, что поляки слово сдержат. Война была жестокая, зверская, но слово честисоблюдали все.

– Тогда не понимаю, – сказал Рэмбок сердито.

Он оглянулся на своих коммандос. Те сидели, как чугунныестатуи, сверхчеловечески неподвижные, уверенные. Их глаза ничего не выражали.