– Верно, верно… В аспирантуре им, душечкам, некогда задумываться и, понимаешь, не до замужества. – Андрей Данилович хихикнул многозначительно, расправляя усы. – Преподаватели да профессора любят незамужних аспиранточек…

Намек был весьма прозрачен, но Раковкин не пошел на обострение. Стоит ли? Да и какой результат от словесной перепалки, кроме испорченного вечера? Он просто-напросто поднял словесный камень, брошенный в его огород, и, повертев его в руках, запустил через забор обратно, туда, откуда он прилетел. Иными словами, сменил тему.

– Знаешь, если начистоту, – сказал он доверительным тоном, словно и не было никаких намеков, – то у меня кошки скребут и царапают длинными коготками по сердцу.

– Ты о чем? – поинтересовался Андрей Данилович, наполняя бокалы и понимая с полуслова Раковкина.

– Да все о том же.

– Из-за проекта? – спросил Вутятин, готовясь к новой теме.

– Из-за проекта и его автора, – уточнил Раковкин, делая акцент на последнем слове.

– У меня лично к Казаковскому никаких претензий не имеется, – быстро ответил Вутятин, как бы отметая любые подозрения.

– Так ли? – не поверил Раковкин.

В управлении всем хорошо было известно, что три года назад Вутятина выкупали в реке, вернее, взяли за руки, за ноги и выбросили в воду. Пошутили, конечно, без всякого умысла. И одним из исполнителей был Казаковский. Молодой инженер только прибыл из столицы по распределению на Дальний Восток. Никто его не знал, и он никого. Казаковского тут же направили в Гарь, где одна экспедиция вела разведку на железную руду.

Едва он сошел с самолета, а там – наводнение. В конторе никого нет. Все, кто мог, трудились на берегу – спасали оборудование, хлеб, запасы продовольствия. Вода в реке прибывала. Люди нервничали. В сутолоке он нашел из начальства лишь кадровика, представился, а тот сразу: «Включайся! В первую очередь – мешки с мукой!» Ну и Казаковский, в чем был, не раздумывая, стал вместе с другими носить тяжелые мешки на возвышенное сухое место. И надо же было случиться так, что именно в это беспокойное время в экспедицию заявился Вутятин с большими полномочиями ревизора. Вылез из газика, чистенький такой, в темно-сером дорогом костюме, белоснежной сорочке, при галстуке, в шляпе. Усы начальственно торчат. А в руках – пухлый портфель желтой кожи.

Казаковский, взглянув на солидного мужчину, сразу сообразил: начальник экспедиции! Вытер грязные руки о край мешка. Надо бы представиться честь по чести. Глянул на себя, тихо ужаснулся – весь как леший в муке, в грязи. Единственный приличный его костюм, в котором ехал из Москвы и который берег, гладил утюгом, превращен в черт знает что. Никакая химчистка не спасет. Улыбнулся грустно и махнул рукой – заработаю на новый! И спросил у кадровика:

– Это и есть начальник нашей экспедиции?

– Не! Залетный гость! – ответил кадровик, доставая из нагрудного кармана пачку папирос. Молодой инженер ему откровенно нравился, и он протянул открытый коробок Казаковскому. – Куришь?

– Нет, – ответил Казаковский, продолжая разглядывать незнакомого солидного мужчину, стараясь по его внешнему виду определить, откуда он, этот «залетный гость», как выразился кадровик, и что ему надо в экспедиции. Может быть, кто-нибудь из местных руководителей?

– Мешать нам приехал, – сказал кадровик, как бы читая мысли Евгения Казаковского, и весело предложил: – Давай-ка его выкинем в воду! А?

– Давай! – так же весело и охотно согласился Казаковский, которому понравилась шутливая идея.

Недолго думая, они свалили Вутятина, схватили его за руки и за ноги, под общий хохот и шутки, раскачали и, невзирая на протестующие крики Андрея Даниловича, выбросили его в темные воды паводка. Тот полетел в реку, не выпуская из рук портфеля. Шлепнулся спиной, шляпа слетела с головы и поплыла по волнам. Место оказалось неглубоким, и Вутятин, чертыхаясь, сам выбрался на берег, грозя кадровику «не оставить без внимания издевательства». На Казаковского он и не смотрел тогда, просто не знал его и не принимал в расчет, понимая, что заводилой был именно кадровик. Вот на этот случай и намекал сейчас Раковкин.

– У меня лично к Казаковскому никаких претензий нет, – повторил Вутятин. – А к проекту имеются.

– И только?

– И только, – подтвердил Вутятин.

– А зря.

– Что зря? – уточнил Вутятин, пригубляя бокал.

– Что претензии имеются. Читал я проект. Как ни крути, как ни верти, а составлен он толково. Я бы сказал, даже талантливо, хоть ты и вынес ему смертный приговор, – и Раковкин, довольный собой, тем, что попал в самую точку, повторил: – Талантливо составлен!

Вутятин согласно кивнул, к удивлению Раковкина, и произнес слова, которые тот меньше всего ожидал от него услышать:

– Конечно, талантливо, – и тут же коротко, словно отрезая, добавил: – В том-то и кроется главная опасность. Для нас с тобой.

– Опасность? – удивился Раковкин, намазывая на хлеб, поверх масла, красную крупнозернистую икру.

– Вот именно, опасность. Для нас с тобой и для других.

– Позволю себе изречь стандартную школьную фразу: не понимаю?

– Все ясно, как вымытое дождем стеклышко, – Вутятин внутренне наслаждался своим превосходством над другом-красавчиком, который смог «заарканить» кандидатку чуть ли не у него на глазах. – По тому самому, что сделан талантливо и сам автор с Божьим даром.

– Андрей Данилович, я вас не понимаю, – Раковкин сделал упор на слове «не понимаю», произнеся его нараспев, и тут же сам выдал «железное» определение. – Талант не может быть опасным! Ты, дорогой, что-то путаешь.

Вутятин откинулся на спинку стула, нарочито внимательно посмотрел на Раковкина, словно видел его впервые, сочувственно усмехнулся:

– Эх, горе луковое! Жизнь прожил, но большую часть все в тайге. Открой глаза, погляди в суть дела!

Раковкин на такие слова, конечно, обиделся, но и на этот раз виду не подал. Сам затеял разговор на тему «номер три», так что – утирайся и помалкивай. Однако уступать не собирался и намеревался докопаться до той тайной истины, которая волнует не только Вутятина, а многих в правлении.

– Глядеть-то я гляжу, но вижу лишь одно: парень дельный проект прислал.

– А ты внимательней погляди, внимательней. Сквозь призму личной заинтересованности, – Вутятин сделал акцент на словах «личной заинтересованности».

– Давай конкретнее.

– Куда уж конкретнее! – Вутятин облокотился о край стола, отодвинув тарелку. – Ты сколько лет горбатился по маршрутам и корпел в конторе, а? В общей сложности четверть века? Так?

– Ну, так, – согласился Раковкин, отодвигая свой бокал.

– И я не менее твоего… И все мы тут со стажем ветеранским, так?

– Ну, так, – кивнул Раковкин.

– И никому, понимаешь, ни-ко-му в голову такое не приходило, – Вутятин заговорщицки понизил голос и поднял вверх указательный палец. – Никому! Жили-работали, и все по-умному, здоровье теряли, за дело общее болели. Всем было хорошо. И нас даже хвалили, награды выдавали. Так?