— Это верно... — проговорила Наталья. — Постойте! — вдруг воскликнула она. — Кто знает, в чем он ушел?

— Господи, Наташенька, какая разница? — устало сказала Клавдия Захаровна.

— И все-таки!

Михаил посмотрел на нее удивленно.

— Что ты придумала? — спросил он.

— Есть одна мысль...

Клавдия Захаровна молча встала и вышла из комнаты. Вернувшись, она сообщила, что старик Антипов надел свой праздничный бостоновый костюм и, кажется, галстук.

— Значит, в гостях. — Она и радовалась этому, и огорчалась.

— А чемодан? — Теперь вскочила Наталья.

— Что чемодан?

— Его маленький чемодан, с которым он ходит в баню, на месте?.. Он всегда лежал на шкафу...

— Я сейчас! — сказала Татьяна и побежала проверить.

Чемодана на месте не было...

— Все ясно. — Наталья села.

— Что, что тебе ясно?! — теребила ее Клавдия Захаровна. — Не молчи же, слышишь?!

— Дед уехал на Урал, на могилу бабушки, — уверенно сказала Наталья, словно старик Антипов сам сообщил ей об этом. — Вот и вся загадка.

— Но почему ты так полагаешь? — спросил Анатолий Модестович. — У тебя что, есть какие-нибудь основания...

— Кажется... Я точно не помню, но почти наверняка он говорил мне, когда приезжал в Белореченск.

— Господи, как же мы раньше не догадались? — воскликнула Клавдия Захаровна. — Конечно же, он уехал к маме на могилу, на днях годовщина ее смерти, а отец столько лет собирался!

— Что касается всех, нам простительно было не догадаться, а вот тебе, мамуля... — Анатолий Модестович укоризненно посмотрел на жену.

— Не стоит разбираться, кто прав и кто виноват, — проговорила Наталья. — Все понемножку виноваты, а я, наверное, больше других... — Она вспомнила про записку Зиновия Евграфовича и грустно усмехнулась. — Будем надеяться, что все обойдется. Прибраться бы не мешало... — Она поднялась.

— В самом деле! — подхватила Клавдия Захаровна, словно только этого и ждала и хотела. — Отец, наверное, к вечеру явится...

Наталья решила начать с комнаты деда. Когда наводила порядок в шкафу, нечаянно уронила картонную коробку, и на пол высыпались какие-то письма. На самом дне коробки осталась — застряла там — ветхая школьная тетрадь. Наталья вынула ее и машинально перелистала... Листы в косую линейку были исписаны незнакомым почерком, однако Наталья почему-то догадалась, что это писала мать...

«...Когда я думаю о нашей дочке, мне становится светло и радостно, что она есть, живет, но и страшно тоже оттого, что ты не видел ее, а она никогда-никогда не увидит тебя. Скажи, скажи, разве справедливо, чтобы отец не знал своего ребенка, а ребенок не знал своего отца?! Может быть, это самая большая трагедия, которую принесла людям война и которая еще долго-долго, многие годы, будет мучить людей, отнимать их покой, лишать радости. Горько это сознавать, милый, но мы-то, взрослые, понимаем, что так было необходимо, а дети? Как понять им?.. Ты только не беспокойся, пожалуйста, я сделаю все, чтобы наша дочка выросла настоящим человеком...»

Сомнений не было — это письма матери к отцу. Более того: письма, написанные матерью уже после его смерти.

Наталья отложила тетрадку. Пожалуй, впервые в жизни ей захотелось узнать каждую подробность о жизни матери, захотелось не для того (как случалось раньше), чтобы сверить ее жизнь со своей, поставив мысленно мать на свое место, посмотреть, как поступит она, а чтобы почувствовать свою жизнь естественным продолжением той короткой жизни, в которой не много было светлых дней, но была цель.

«Интересно, почему дед молчал, что у него хранится эта тетрадка? Забыл?.. Вряд ли. Дед никогда ничего не забывает. Может быть, где-то в тетрадке ответ?..»

Наталья лихорадочно листала страницы, прислушиваясь, не идет ли кто. Ей не хотелось, чтобы ее застали за чтением этих писем, которые были скорее даже не письмами, а дневником.

«Не помню, милый, писала ли я тебе, что живу теперь в деревне Большие Горелики (правда, смешное название?) у Ивана Матвеевича Матвеева, с которым лежала вместе в госпитале. Работаю фельдшером. Наверное, мне очень повезло, что я встретила такого человека, как Иван Матвеевич. В нем столько доброты, какого-то душевного благородства, что просто удивляешься. Я знаю, знаю, что на свете много хороших, замечательных людей, их гораздо больше, чем плохих, но почему, объясни мне, почему чаще встречаются как раз плохие!.. Нет, что-то не то я говорю сегодня. Ведь мне-то всю жизнь везло именно на хороших людей, иначе разве я встретила бы тебя и твоих родителей, верно?..

А у нас уже осень. В лесу очень красиво. Здесь грибные места. Мне еще трудно, но я все-таки хожу в лес по грибы. Правда, нахожу мало, потому что не умею искать. Да это и не главное. Вчера увидела белый гриб, наклонилась, чтобы сорвать, а рядом с грибом сидит заяц. Серенький, взъерошенный от страха и дрожит. Я не стала его пугать, ушла. И гриб не сорвала...»

«Сегодня я видела во сне Захара Михайловича. Он был очень старенький и смотрел на меня укоризненно. Пожаловался, что ему одиноко и грустно, что все у него болит, а умереть никак не может, но меня не упрекнул, не пристыдил. Наоборот, даже погладил по голове, и я чувствовала, как волосы цепляются за мозоли на его ладонях.

Наверное, мне нужно ехать в Ленинград. Каждый человек обязан выполнить свой долг перед другими. Я думаю, что для этого мы и живем. А на мне два долга: твой и мой. Я начинаю понимать, что, скрываясь от нашей дочки и твоих родных, я искала облегчения и покоя не им, а легкой жизни себе. Я только оправдывала себя тем, что думала о других. Это была ложь. Ну, разве может быть Захару Михайловичу легко, если он знает, как трудно мне!..

Надо признаться, что мы всегда больше думаем о себе, чем о других, но каждый хочет, чтобы другие-то думали о нем! В этом многие несчастья людей. Обидно, милый, что начинаешь понимать такие простые вещи через горе, через слезы и страдания. Неужели нельзя иначе? Жаждем покоя, радости, жаждем счастья и... забываем о том, что счастье в нас самих. Его